Иван Бородулин - Мы — разведка. Документальная повесть

Идут фрицы нахально. Мы уже различаем цвет их шинелей. Видим прижатые к животам автоматы. Вторая. шеренга держит наперевес ручные пулеметы. Остается 200, 150, 100 метров, нервы напряжены до предела. Вытираю вспотевшие вдруг ладони. Немцы начали подниматься по склону, а команды все нет. И когда до цепи фашистов можно добросить гранату, раздается короткое, как выстрел:

— Огонь!

Очереди доброй сотни наших автоматов сливаются в единый грозный залп, прижимают наступающих солдат к земле, заставляют бежать вниз, прятаться за камнями. Немцы открывают ответный огонь, но многие из них остаются на склоне нашей высотки недвижимыми.

Перестрелка длится больше часу. В новую атаку фашисты идти не решаются и вскоре начинают окружать высоту.

Положение наше становится незавидным. Кругом враг. В роте несколько убитых и раненых, на исходе боеприпасы, к тому же к фашистам подошло подкрепление— еще не менее двух рот, — и они, сужая кольцо, готовились к общей атаке. Одним словом, нам грозило полное истребление.

И тогда командир роты решил просить помощи тяжелой артиллерии.

Микрофон рации перешел в руки корректировщика, и тот начал выкрикивать в трубку разные цифры. Через некоторое время позади немецких цепей, приготовившихся к атаке, поднялись первые разрывы снарядов. Снова корректировщик прокричал в трубку, и разрывы пришлись точно по рядам залегших солдат. Около нашей высотки выросли плотные столбы черного дыма. Вот тут мы, разведчики, по-настоящему поняли смысл крылатой фразы «артиллерия — бог войны» и увидели вблизи работу этого бога.

Атака немцев сорвалась. Наш автоматный огонь и точные удары снарядов заставили их вернуться на прежние, исходные позиции.

Теперь можно было думать о том, как выбраться из капкана.

Капитан собрал всех командиров и попросил высказаться. Большинство сошлось на том, чтобы похоронить убитых товарищей здесь, на сопке, и прорываться через кольцо. Раненых вынести, не считаясь ни с чем.

Командир роты сказал, что он согласен с большинством, но только идти прежней дорогой к погранзаставе не следует — пока мы будем тридцать верст нести раненых, немцы не оставят от роты и взвода.

— Надо прорываться и выходить к своим самым ближним путем… — капитан сделал паузу, — то есть через линию немецкой обороны между Малым, и Большим Кариквайвишами. Путь в три раза короче, и можно надеяться на поддержку фронта.

Все молчали. Уж больно неожиданным и дерзким было предложение командира — лезть в самое пекло, через фронт, через систему укреплений.

— Прорываться будем немедля, — продолжал капитан, — все равно дожидаться темноты нам не дадут. Все. За дело, товарищи.

В каменистом грунте безымянной высотки кинжалами мы отрыли двадцать две неглубокие ямы и положили в них своих парней, еще недавно живых и веселых. Да простят нам они, что не было принятого ритуала похорон и почестей. Салютом в память погибших стали залпы наших автоматов при прорыве вражеского кольца и мощные разрывы тяжелых снарядов.

Мы выбрались из окружения, унося раненых, и восемь километров до линии фронта прошли стремительным маршем, укрываясь от преследования огнем дальнобоек.

Из траншей и дзотов вражеской обороны по роте не раздалось ни единого выстрела, потому что огневые точки гитлеровцев были ослеплены и парализованы ударами наших минометных и артиллерийских батарей.

Так закончился этот рейд во вражеские тылы, хлопотливый, трудный и незабываемый. Потеряв два десятка разведчиков, мы истребили в общей сложности не менее восьмисот фашистов.

Все, кто участвовал в походе, были отмечены правительственными наградами.

На Шпиле ребята встретили нас радостно и с почетом. Принимая поздравления, баламут Ромахин с самым серьезным видом объявил, что он, а вместе с ним гвардии старшина Бородулин, отныне переходят в дивизионную роту разведки. Мои разведчики не на шутку встревожились:

— Как так?

— Почему?

— На какую должность?

— А не такую, — Ромахин подмигнул мне. — Я на должность гробовщика фрицев, а старшина ко мне заместителем…

Иван не закончил, потому что свалился от чьего-то увесистого и веселого тумака.

Стояло начало ноября — добрая пора для разведчика. Ночи темные, в то же время не такие сырые, как в сентябре и октябре. Снега еще нет, но дыхание зимы чувствуется — ветры сердитые, пронизывающие, земля задубела от сухих морозов и почти что звенит под ногами.

В одну из таких ночей мы вышли на ничейную землю в очередной поиск. Не успели обогнуть сопку — ударил колючий снежный заряд пополам с дождем. За какой-нибудь час мы промокли и продрогли настолько, что зубы стали выбивать чечетку. Неподалеку от места, где мы находились, была небольшая, метра в три длиной, пещера, скорее даже не пещера, а просто расщелина в скале, где мы не раз укрывались от минометного огня. Оставив трех человек перед обороной противника, я повел ребят к этой расщелине, чтобы развести там огонь и обогреться.

Влезли. Осветили нишу фонариком и сразу насторожились. Посредине пещерки стояла глиняная, похожая на огнетушитель, бутыль, а рядом лежала аккуратно перевязанная стопка бумаг. Осторожно проверяем, нет ли сюрпризов с миной. И только после этого вплотную разглядываем находки. Аккуратная стопка — немецкие агитлистовки, приглашающие русских офицеров и солдат сдаваться в плен и сулящие за это всяческие блага. В горлышко бутылки воткнута свернутая в трубку записка:

«Вы есть русский разведчик. Мы хотим иметь нейтралитет. Оставляйт вам немножко наш шнапс».

Треть бутылки была наполнена жидкостью. Понюхали — действительно шнапс.

Первым, как всегда, нашелся Ромахин:

— Ага, господа фрицы нейтралитет предлагают. Но если про то разнюхает ихний фюрер, то будет их немножко вешать.

— А может, они из тех, что мозгами шевелить начинают, — предположил кто-то. — По всему видать, разведчики.

В этом, пожалуй, можно было не сомневаться. Только разведчики выходили обычно за передний край, на ничейную землю, и, судя по записке, встречи с нами они побаивались.

О своих находках мы доложили командованию и, с его одобрения, приняли предложение немецких разведчиков.

В следующий раз мы принесли в пещерку и оставили там пачку своих агитлистовок.

Почти два года продолжалось это странное перемирие и обмен листовками. Трудно сказать, что немцы делали с нашими агитками, а мы их пропагандистскую продукцию аккуратно сдавали в особый отдел.

Однажды мы, как могли, изобразили на листке рейхсмаршала Геринга, а явившись а пещеру на другие сутки, увидели, что наша карикатура мастерски переделана — в толстяке с сигарой можно было без труда узнать Черчилля. На обратной стороне листа немец — как видно, неплохой художник — показал, как надо рисовать Геринга. Он изобразил его с широким ремнем на большом животе и кулаком-кувалдой, бьющим по Британским островам.