Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.3. Дружба

— Теперь Людников как на острове, но они все равно не уйдут с него. И мы тут будем стоять еще крепче, — сказал Петя Растокин, выражая общее мнение.

Он и Востриков, заменивший у пулемета раненого Оляпкина, сделали себе на двоих четыре амбразуры в бывшем цехе ширпотреба. Этот цех стоял в ложбине, в юго-восточном углу «Красного Октября», напротив развалин среднесортного цеха, примыкавшего накрест к мартенам. В среднесортном, расположенном на верхней террасе, сидели немцы.

— Пусть фашисты думают, что тут четыре пулеметных расчета, — говорил Растокин, легко передвигая свое большое тело среди тюков прессованной стружки и пустых снарядных оболочек: перед эвакуацией в цехе ширпотреба вместо мисок и лопат изготовлялись снаряды.

По сравнению с другими цехами корпус ширпотреба сохранился лучше. Вывалились кирпичные простенки, рухнули наземь железные стропила крыши, но часть стен, развороченных снарядами, уцелела. Стоят железобетонные колонны в зияющих пролетах — вход со всех сторон открыт, — чернеют кубы нагревательных печей и массивные штамповальные станки.

— Отсюда нас не сдвинут, товарищ командир, — сказал Растокин Логунову. — Но как насчет боеприпасов? Подкинули бы нам еще малость!

Логунов звонил в хозроту, договаривался с командиром полка.

— У всех одна забота — боеприпасы, — отвечал тот. — Могу вас порадовать: начинается ледоход.

Логунов и сам видел, что по реке с утра пошел почти сплошной молодой лед. Радоваться тут, конечно, нечему: ледоход еще более осложнит тяжелые условия обороны, — а в низовьях Волги он затягивается на три-четыре недели, иногда и до января. Как будут пробираться сквозь плывущий лед суда, доставляющие фронту боеприпасы и продовольствие?! Хорошо, если бы река застыла сразу.

— У нас на Баскунчаке ледостава не бывает, — сказал по этому поводу Петя Растокин. У него на все случаи жизни обязательно находился свой пример. — Озеро сплошь забито солью. Весной бывает поверху вода, в соляных забоях — тоже, но ямы опять зарастают солью. Столовая — деревянная избушка на полозьях. Трактор ее возит. Топят не углем, а мазутом, чтобы не засорять пласт. Гонишь, бывало, машину по соляному полю, словно по асфальту…

Петя еще бы рассказывал, да налетели самолеты, и все задрожало от взрывов… Бойцы отсиживались в глубоких укрытиях около траншей, в подвалах цехов и в цементных сточных трубах. Щорсовцы, отбившие снова береговые мартены, укрывались в насадках печей, а у Дома техники — под навалами шлака. Только наблюдатели находились на посту.

— Людоеды проклятые, хоть бы мор какой на вас напал, — ворчал Петя, наводя после бомбежки порядок на своей огневой точке.

Снаряд миномета угодил позади него в кучу пустых снарядных гильз, и те, взлетев, громыхая, раскатились по цеху.

«Вот всадят тебе такую банку! — Петя поежился широкой спиной. — И кирпичиной может садануть, и железюкой… Да нет, врешь, в меня не попадет, хоть я и подходящий объект. Мне еще жить да жить! — Он вспомнил Варвару, и ему стало грустно. — Хоть бы какое-нибудь внимание уделила! Кончится война, поженились бы. Сынишка бы родился. Сидит такой малыш и играет на рояле. Это и есть главное чудо, а не шестиствольные минометы, „юнкерсы“, танки и прочая дикость».

— Тяжелый денек, — сказал Коробов Логунову. — По чувствуем: гитлеровцы еще что-то замышляют.

— А тебе привет от Наташи! — неожиданно перебил его Логунов.

Хмуро озабоченное лицо Коробова преобразилось, светлые глаза засияли.

— Она сама передавала? — спросил он, боясь ослышаться. — Товарищ Логунов, если бы вы не были командиром батальона, я расцеловал бы вас!

«Плохи дела у людниковцев! Мало того что отрезаны: с трех сторон враг, с четвертой протока, забитая идущими льдами, — но еще и продовольствия нет». Чуйков походил по блиндажу, перебирая в памяти все попытки помочь дивизии Людникова. Катера пробовали пробиться сквозь лед и обстрел — потерпели неудачу. Летали самолеты У-2, но посигналить им со своей площадки людниковцы не смогли, и часть сброшенных продуктов и боеприпасов попала в Волгу, а часть — к фашистам. Несколько сот раненых лежит под берегом. Лекарства полностью израсходованы. Есть нечего. Но, подтянув потуже ремни, солдаты Людникова отбивают все атаки… Держатся сейчас за счет трофеев. Штурмовыми группами обороняет он свой «остров». Чуйков очень ценил статного, по-военному подобранного комдива, с загорелым, мужественным лицом: одаренный командир, уравновешенный, вдумчивый.

Когда придется наступать, очень пригодится плацдарм, в который он вцепился. «Надо прорваться туда. Забрать раненых, подкинуть продуктов и боеприпасов… Попробуем еще раз двинуть через воложку бронекатера под прикрытием батарей с левого берега».

Чуйков подошел к столу, взял протокол комсомольского собрания в одной из воинских частей.

«Слушали: о поведении комсомольцев в бою. Постановили: в окопе лучше умереть, но не уйти с позором.

Вопрос к докладчику: существуют ли уважительные причины ухода с позиции?

Ответ: из всех оправдательных причин только одна будет приниматься во внимание — смерть».

— Коротко и ясно! — Чуйков неожиданно улыбнулся. — Такова она, комсомолия! Вот и бойцы «Ролика», засевшие на левом фланге Людникова…

Командарм уже давно слышал о них. Четверо парней сделали в раструбе балки, в глубоких и отвесных стенах ее, две норы, одна против другой, и сидят там с пулеметами. Позывные их рации: «Ролик». С берега к ним не подберешься, сверху ни гранатой, ни снарядом не достанешь: штоленки отрыты метров на пять выше дна балки. Немцы уже пробовали по ночам бросать туда гранаты на веревке, но безуспешно. Второй месяц обороняют «Ролики» свою позицию. То стерегли переправу и не допускали фашистов к воде, теперь весь левый фланг дивизии вчетвером держат.

«Что это? Смелость? Нет, не было еще такой смелости на свете, — думал Чуйков. — Это что-то выше простого подвига. Придет когда-нибудь великий поэт и создаст на века поэму о защитниках Сталинграда. А сейчас, кажется, и слов-то таких нет, чтобы рассказать об их героизме!»

— Сегодня ночью отправляются бронекатера на «Баррикады» за ранеными, — сказал Хижняк Логунову. — Надо подумать! Лежат раненые под берегом, трясутся от холода. Ни пищи, ни лекарств…

На столе возле Логунова открытая папка с документами, полевая сумка, карта заводского района. Фельдшер вспомнил, как на Каменушке забегал по вечерам к нему черномазый дружок Платон. Иногда за полночь шли у них разговоры о работе, о политике и учебе, о жизни вообще. Хорошие то были вечера! Подсаживалась к ним и Елена Денисовна, уложив ребят спать. Теперь не тот Логунов, и воет над кровлей не северная метелица, а все сжигающая буря войны. И сам фельдшер переменился за полтора года до неузнаваемости.