Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.3. Дружба

«А ведь я упустил то, что Денис Антонович уже второй раз сквозь огонь проходит! — вдруг подумал Логунов. — И вот опять добровольцем сюда пришел!»

Надо было обсудить серьезный вопрос — исключение из партии командира штурмовой группы Степанова, нарушившего воинскую дисциплину.

Страшно это — исключить человека. Но если он честный, если для него нет жизни без партии, заслужит вновь.

«Закваска в человеке всегда обнаруживается, — говаривал отец Логунова, мастер-металлист. — Есть дрянцо — всплывет обязательно. А ежели душа — золото, какой бы грязью ее не закидали, заблестит опять».

Вспомнив об отце, Логунов сразу затосковал по родному Уралу. Вот они едут вместе на открытие металлургического завода… Могучие колышутся вокруг белые ели — идет февральский снегопад. Метель мечется над уральской тайгой, над горами, утонувшими в белесой движущейся дымке, а машина катит да катит себе по новому шоссе. Стройные фермы мостов, перекинутые через бурные, еле схваченные морозом горные реки. Уютные домики дорожников. Поворот за поворотом. Вдруг просвет, деревья разбегаются в стороны, и возникает, как сказка, побеленный снегом город. Новые корпуса завода, высокие трубы. На улицах рабочего поселка, вздымающего дом за домом на склоне горы, шумит детвора.

«И когда успели народить столько? — весело говорит отец. — Гляди, Платон! Только отстроят квартиры, только въедут жильцы — и посыпались ребятишки. Через год-два по улице не пройдешь».

Старый рабочий идет с сыном-инженером по цехам в толпе других гостей.

«Научились бы врачи омолаживать людей. Скинули бы мне годков двадцать, поработал бы я еще на этом заводе, пожил со своей старухой в новом поселке. Четыре дочери высшее образование получили. Три десятилетку кончают, скоро тоже в институт пойдут. Четыре подрастают. Ты, Платон, двенадцатый! Смекай! Учись, работай!»

Платон смотрел тогда на отца и радовался. Ему самому хотелось поработать на таком заводе, ввести в один из этих домов любимую женщину. Но сложилось по-иному: вскоре он уехал на северо-восток, на Чажму.

— Слыхал, товарищ комиссар, новость какая? — заговорил командир батальона Баталов, едва переступив порог блиндажа. — В Долгом овраге девочка родилась. Подумать только!

Смуглое лицо Баталова осветилось ослепительно белозубой улыбкой. Он был уроженец Кавказа. Горбатый, как у коршуна, нос его, кустистые брови над жгуче-черными глазами, и подбористость сухопарой фигуры так и просили папаху, черкеску с газырями и небрежно наброшенную бурку, похожую на готовые развернуться угловато приподнятые крылья. Но Баталов ходил в потрепанной, помятой боевой шинели, продранной осколками, в обшарпанных сапогах и пилотке. И лицо у него, как только он перестал улыбаться, тоже оказалось помятое, а лучики морщинок остались возле устало прижмуренных глаз.

— Подумать только! — повторял он, подходя к столу. — Генерала встретил, кричит: «Слыхал, комбат, ребенок на берегу родился!» Подхожу к блиндажу. Наблюдатель честь отдает, а у самого губы расплываются. «Ты чего?» — спрашиваю. «Девочка у нас родилась! И, говорят, здоровенькая, хорошая девочка!»

В последних словах командира прозвучала затаенная тоска: у него под Минском осталась семья — жена, мать и двое детей. Логунов знал об этом, успел увидеть, каков Баталов в бою, и теперь дивился тому, как распахнулся он весь.

Может быть, и Варя помогала роженице. Логунов представил Варвару с ребенком на руках, и у него замерло сердце от никогда еще не испытанного с такой силой чувства нежности.

— Значит, решаем вопрос о Степанове? — совсем другим тоном спросил комбат.

Блиндаж заполнился сразу, хотя подбирались к нему крадучись, цепочкой.

На повестке дня было два вопроса:

1. О поведении младшего лейтенанта Сергея Степанова.

2. Прием в члены партии.

Сообщение по первому вопросу сделал Баталов:

— Вчера командир штурмовой группы Степанов не поддержал огнем наступление соседа, как было условлено, а тоже сорвался в атаку, увлекая за собой бойцов закрепления и резерва. Геройство, правда? Не захотел отсиживаться в окопе… Поднял бойцов, и сам — впереди всех. — Лицо страшно расстроенного Степанова, сидевшего возле стола, при этих словах оживилось. Глаза его и щеки по-юношески вспыхнули… — Вот он, порох какой! — продолжал Баталов, искоса взглянув на Степанова. — Геройство проявил… А что получилось? Противник смог поднять голову, и обе группы были прижаты к земле его пулеметами. Сейчас, когда мы всю тактику уличного боя перестроили, когда особенно заострен вопрос о взаимодействии, проступок Степанова не заслуживает никакого снисхождения. О чем ты думал, нарушая приказ? Черт тебя потащил? — жестко спрашивал комбат. В глубине души он жалел смельчака и оттого сурово хмурился, и резкие складки по бокам его рта отмечались еще резче. — Что тебе, славы захотелось, когда ты своих бойцов на смерть кинул?!

— Артподготовка была сокрушительная. Противник молчал. Я думал, не успеет опомниться. Быстро ведь бросились, — тихо сказал Степанов. Молодое лицо его опять помертвело, и глаза точно застыли, сделавшись неподвижными.

— Молчал потому, что хотел поближе подпустить. Хорошо, что Коробов выручил — подбросил огоньку. За нарушение приказа, за срыв операции предлагаю исключить из партии, — закончил Баталов.

— Кто желает высказаться? — спросил Логунов.

Коммунисты угрюмо молчали. Потом раздалось сразу несколько голосов:

— Чего там, вопрос ясен.

Степанову было предоставлено заключительное слово.

— Товарищи! — сказал он прерывавшимся голосом. — Я осознал вред своего… Понял, что ошибся. — Удушье помешало ему говорить, и он продолжал с трудом: — Я не за себя волнуюсь. Мне стыдно… Мне жалко… Я виновен. — Лицо лейтенанта выразило такое горе, что все невольно отвели взгляды. Степанов увидел это, безнадежно махнул рукой и сел.

Проголосовать не успели: помешал свисток наблюдателя. Подхватив автоматы, коммунисты бросились к выходу из блиндажа и рассыпались по линии обороны, проходившей по широкому пустырю на места сгоревшего поселка. Атака оказалась психической. Красноармейцы пустили в ход гранаты. Фашисты, не выдержав, попадали на землю, но по ним хлестнули пулеметы своего же заграждения. Тогда они вскочили и, спутав строй, перекинулись как раз на передний край Степанова, ударив в одно место, точно таран. Положение сразу создалось критическое.

— Опять Степанов! — крикнул на наблюдательном пункте Баталов. — Что он, почетной смерти ищет?

Логунов, задержавшийся на НП из-за подвывиха лодыжки, тоже увидел Степанова, скрыто перебегавшего с группой бойцов на правый фланг и открывшего при этом вторую линию окопов своей обороны.