Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.3. Дружба

— Нет, верно! — крикнул Логунов, сразу разгадав маневр молодого командира. — Сейчас он зайдет им в тыл.

Тогда Баталов позвонил Коробову:

— Бить минометами по центру Степанова!

Фашисты уже падали в пустые окопы, но нарвались на огонь. А когда по ним ударили еще гранатами с правого фланга и с тыла, они бросились врассыпную.

— Собрание продолжается! — Комиссар батальона повел глазами по блиндажу. — Где Степанов?

— Убит! — хмуро сказал связной.

Логунов взглянул на Хижняка, фельдшер быстро вышел и минут через пять вернулся.

— Точно. Убит лейтенант. Осколком прямо в лицо, всю верхнюю челюсть вырвало. Здесь он, в ходе сообщения… Внести?

— Нет, зачем же! — Логунов помолчал и добавил тихо: — Родина и его не забудет.

— Вот документы, — продолжал расстроенный Хижняк, передавая еще теплую связку бумаг, залитую с одного края кровью.

Логунов снял с пакета узенькую резинку… Письма, фотокарточка пожилой женщины с добрыми, задумчиво сощуренными глазами… Мать, наверное. Снимок девушки с длинными косами. Так ходила Варвара… Кто ему эта — невеста? Сестра?.. Партбилет… Грустное выражение на лице Логунова сменилось строгой серьезностью, и он обернулся к пулеметчикам Николаю Оляпкину и Петру Растокину, о которых ставился второй вопрос повестки дня. Хорошо воюют эти ребята, вполне достойны звания коммунистов.

Но обсуждение второго вопроса тоже было прервано свистком наблюдателя.

— Собрание закончено. Этот вопрос решим голосованием в траншее! — уже на ходу объявил Логунов.

Поздно ночью Платон, совсем почерневший от усталости и копоти, сильно прихрамывая, зашел в блиндаж Коробова.

— Ох, и наломал я себе бока сегодня! — пожаловался ему Хижняк, обосновавшийся здесь с аптечкой и своим «кипятильником».

Он работал на батальонном пункте медпомощи, а правом жительства у коробовских ребят пользовался по чувству взаимной симпатии.

— Удалось достать чистой воды из колодца! — сказал он, с торжеством подтаскивая булькающий самовар.

Ваня Коробов, дремавший у стола, поднял голову, глаза у него были теплые, сонные.

— Ты бы не ставил его так высоко, Денис Антонович, — посоветовал он, сладко позевывая, — не ровен час, шарахнет мина или еще что-нибудь и опрокинет нашу драгоценность.

— Тогда уж беда! — Хижняк любовно посмотрел на Коробова и подумал: «До чего на меня похож! Если бы не мог я за себя поручиться, принял бы за сына!» И повернулся к комиссару, уже занявшему со своими бумагами другой край стола: — Хватит делами заниматься, Платон Артемович!

Но Логунову совсем не до отдыха: горестное лицо Степанова все стояло перед ним. Как велика его вина? Еще несколько секунд — и он ворвался бы со своими бойцами в расположение противника. А уж если бы он туда ворвался, операция удалась бы. Инициативы и дерзкой смелости Степанову было не занимать. По горячности, по молодости нарушил он вчера приказ комбата. Но операция сорвана, погибли люди, и Степанов должен был ответить за это.

Однако беспокойное недовольство собою продолжало точить комиссара.

— Когда я узнал о смерти Степанова, то чуть не заплакал, — сказал Ваня Коробов, вскидывая через стол на Логунова светлые глаза, обведенные густой тенью. — Хороший он был парень, только не рассчитал немножко. Вижу вчера, неладно у них, а помочь не могу: на нас тоже лезут. Потом не выдержала душа: лежат ребята, а над ними настоящая свистопляска и вот-вот начнут их щелкать подряд. Ну и бросил огневую силу туда. А сами отбивались гранатами да злостью. Такое накопилось у людей, крикни — зубами грызть будут.

«Вот как! — подумал Логунов. — Значит, не в молодости тут дело! Значит, потому Степанов вырвался не вовремя со своими бойцами, что через край в них накипело!»

— А как он сегодня сманеврировал! Никто ведь его этому не учил, — продолжал Коробов, будто не замечая напряженного молчания комиссара. — Мгновенная реакция настоящего командира сказалась. А ведь все у него было бы еще впереди.

— Нет, Денис Антонович, не хочу я сейчас ничего, уволь. — Логунов мягко отстранил протянутую ему кружку с чаем и снова склонился над столом.

Пожилая женщина на фото с густой проседью в гладко причесанных волосах оказалась матерью Степанова. Ткачиха-пенсионерка с Глуховской мануфактуры. Два письма от нее. Неровные крупные буквы на серой бумаге, и ошибок порядочно…

«Здравствуй, дорогой сыночек Сережа! — писала мать. — Я вернулась на фабрику. Пока жили вы дома, я, сидя на пенсии, не чувствовала себя конченым человеком. А теперь невмоготу стало за печкой сидеть. Как погиб Васенька, пошла снова к станку. И старухи подружки тоже теперь все работают. Нынче освоили новые сорта военных тканей. Трудно было, но сделали в срок. Тут опять похоронные, одна за другой: убили под Керчью вашу сестрицу Таню, Павлушу убили под Ленинградом. Что я слез пролила — сказать нельзя! На работе креплюсь, виду не показываю, а домой приду — реву, реву. Наревусь, засну и опять на работу. На людях легче».

Логунов тяжело вздохнул и взял второе письмо матери.

«Здравствуй, милый сынок! Очень уж неспокойно у меня на душе. Неужели я и тебя, меньшенького своего, не дождусь? Как трудно мне было после смерти отца растить вас. Ведь остались вы мал мала меньше! Ох, Сереженька! До сих пор мастера в цехе вспоминают тебя. Он, мол, никогда нас не подводил. А я говорю: „И на фронте не подведет. Второй орден и лейтенанта получил“. И ты, сынок, эту славу береги. Она и наша, рабочая слава. Мы тут по двенадцать часов — самое малое — у станков стоим, чтобы вы там были одеты, обуты».

У Логунова запершило в горле. Он отложил письмо, взял чистый листок бумаги.

«Дорогая Катерина Ивановна!

Пишет вам комиссар части, где служил ваш сын Сергей Степанов. Был он у нас на хорошем счету и воевал храбро. Один только раз погорячился, и по его вине произошел срыв…» Тут Логунов почувствовал, как сожмется и без того растерзанное горем сердце матери, и вымарал последние слова.

Не смог он написать и о том, что партийная организация части решила исключить Сергея из партии и предать военному суду.

«Это самое страшное и для него, и для нас с вами», — мысленно произнес он, словно заглянув в исплаканные глаза матери-работницы, и взял другой листок бумаги.

«Был он славным парнем, и товарищи любили его, — писал Логунов, вспоминая слова Коробова. — Он не щадил себя ради общего дела. С оружием в руках в жестоком бою с врагом пал смертью храбрых ваш сын. Зная о понесенных вами больших утратах, о материнском вашем горе, с болью в душе сообщаю новую страшную весть. Что же делать?! Не мы затеяли эту проклятую войну! Соберитесь с силами. Ваши дети умерли чистой и гордой смертью. Они погибли за народ. И народ не оставит вас. Рабочий коллектив поможет вам залечить тяжкие раны.