Франтишек Фрида - Опасная граница: Повести

Временами из домика доносились громкий говор и смех. Это ребята играли в карты. Старший вахмистр Пашек не любил картежников и в жандармском участке ничего подобного не потерпел бы, но в лагере были особые условия. Здесь служили не только жандармы. В число бойцов местной охраны входили таможенники, четыре солдата и несколько призывников из числа немецких антифашистов. В основном они питались внизу, в трактире. Хозяин готовил прилично, да и от лагеря было недалеко. И каждый предпочитал съесть какое-нибудь блюдо в трактире, чем поглощать консервы или собственную стряпню.

Пашек расстраивался, что дисциплина в подразделении в последнее время заметно упала. Но он не был в этом виноват. Люди жили в лагере с мая, четыре месяца не знали, что такое нормальная постель, а если изредка и выбирались домой, то только затем, чтобы вымыться и сменить белье. Угнетало всех и положение, сложившееся в республике. Пашек неоднократно получал приказы не поддаваться на провокации, устраиваемые членами СНП, и каждый раз выходил из себя от злости. Если бы ему разрешили действовать по собственному усмотрению, он со своим отрядом немедленно прочесал бы деревню, изъял все подозрительные материалы и заставил судетских ура-патриотов заплатить такие штрафы, что у них пропала бы всякая охота вывешивать флаги или вымпелы со свастикой. И в деревне сразу бы наступил порядок. Бывало, перед начальником жандармского отделения стоял навытяжку даже сам пан староста. А теперь? Стыдно сказать! Староста в Кенигсвальде — функционер СНП, его зять служит в канцелярии господина Генлейна. Неудивительно, что они так дерзко себя ведут, а со старшим вахмистром даже не здороваются.

А тут еще эта отвратительная погода, из-за которой у всех портится настроение, особенно у часовых и патрульных. Четырнадцать дней кряду шел дождь, потом подморозило, и вот снова пошел дождь, нудный, бесконечный. Люди спят под мокрыми одеялами и все время простужаются. Да, скверная выдалась в этом году осень.

А что будет зимой? Лагерь для зимовки не приспособлен, придется вернуться в места своего постоянного расположения. А если республика все-таки отдаст пограничные области Германии, что останется урезанной Чехословакии? У Пашека мурашки побежали по спине от одной мысли, что Чехия лишится своей естественной защиты, гор и лесов, которые окружают ее с севера, востока и юга, лишится самой развитой в промышленном отношении части своей территории, лишится угля и текстильных фабрик. Эти потери существенно подорвут ее экономику. За себя он не боялся: он мог в любое время уйти на пенсию. Несколько лет назад он купил себе домик под Болеславом, и это утешало его всякий раз, когда он думал о надвигавшемся неопределенном будущем.

Неожиданно к Пашеку подошел часовой, молодой жандармский вахмистр в каске, с биноклем в руках. Командир хотел было сделать ему выговор за то, что он покинул свой пост, но вид у вахмистра был взволнованный.

— В чем дело, Бартак?

— Пан начальник, в деревню приехали какие-то люди на грузовиках. Они собираются во дворе помещика Гесса. Многие из них в форме и с винтовками.

— Что такое? — недоверчиво переспросил Пашек.

— Ей-богу, с винтовками.

— Может, у них сегодня какое-нибудь торжество?

— Вряд ли они стали бы устраивать его в будний день. И потом, члены общества стрелков носят темную форму, а эти все в коричневом.

Пашек перестал жевать, отложил хлеб и сыр на расстеленную бумагу, встал, тщательно стряхнул крошки, взял у часового бинокль и отправился на пост. Он бегло осмотрел деревню, а потом надолго остановил бинокль на вилле помещика Гесса. Там всегда собирались самые отчаянные крикуны. Однако три дня назад помещик, как говорили Пашеку, уехал в Германию на курсы функционеров СНП. Жена, правда, утверждала, что он гостит у родственников, но у Пашека в деревне был свой человек. Помещик, бесспорно, был ведущей фигурой в движении, и, если у него во дворе собирались люди, значит, он вернулся и опять готовит провокацию. А поскольку у орднеров есть оружие, как утверждает Бартак, надо держать ухо востро. Пашек почувствовал легкий озноб.

Он всмотрелся пристальнее и действительно увидел группы людей с винтовками. Его внимание привлек большой флаг со свастикой, вывешенный в окне виллы помещика. «Ну это уж слишком!» — мысленно возмутился он. Его так и подмывало объявить тревогу и послать вниз отделение с пулеметом, однако он понимал, что одному отделению с таким количеством вооруженных людей справиться будет трудно. А во дворе толпилось человек пятьдесят, не меньше. Они уже строились, и какой-то человек в коричневой рубашке отдавал кому-то рапорт. Что же там происходит?

Пашек с минуту постоял, размышляя, и снова поднес к глазам бинокль. Молодой вахмистр переминался рядом с ним и шмыгал носом — был, видимо, простужен, как многие бойцы отряда. Беспокойство Пашека нарастало, он чувствовал, что назревает что-то серьезное. Его захлестнула волна ненависти. Проклятие, почему эти нацисты никак не угомонятся? В последнее время они, казалось, немного поутихли, во всяком случае, ничего особенного не происходило, только вот ворота старых амбаров за помещичьим имением кто-то разрисовал большими свастиками и понаписал на них антигосударственные лозунги. Случай этот вахмистр даже не расследовал. Даладье вел переговоры с Муссолини и Гитлером, лорд Ренсимен дружески беседовал с Генлейном, в общем, события шли к своему логическому концу, и Пашек в душе уже смирился с тем, что уедет внутрь страны, уйдет на пенсию и разом избавится от всех забот, навязанных ему как командиру подразделения местной охраны.

Однако надо было что-то предпринимать. Торчать здесь с биноклем в руках и глазеть на строившихся орднеров — занятие бессмысленное. Нужно что-то делать, но что?

— Пан начальник, посмотрите-ка! Видите, вон там, за амбарами? Видите их? Они же идут к нам! — крикнул вахмистр Бартак.

Пашек навел бинокль на ряд амбаров и действительно заметил отряд численностью до взвода, который направлялся прямо к лагерю. Он вдруг почувствовал какую-то дурноту, сердце забилось часто и неровно, на лбу выступил пот. Такое с ним случалось и раньше, когда его охватывал страх. Давно нужно было сходить к врачу. Теперь дурнота подступила в самое неподходящее время. Если бы после майской мобилизации он вел себя поумнее, то мог бы уже сидеть где-нибудь в тепле и читать в газетах о том, что делается в пограничных районах. Тогда и нужно было уйти на пенсию. Собственный домик, сад, покой. Завел бы пчел и, наверное, чувствовал бы себя самым счастливым человеком на свете.

— Вот тебе на! — вздохнул беспомощно Пашек.

— Что будем делать? — спросил его вахмистр.