Георгий Марков - Отец и сын (сборник)

— Нет, здесь что-то другое, Лавруша. Алексей Романыч прав. У всякого прикрытия есть пределы, а тут огонь все захлестнул, все покорежил, — покачал головой Еремеич.

— В Каргасоке постараемся разыскать Надьку. Она наверняка что-нибудь знает. Так я думаю, дядя Тихон.

— Непременно, Алексей-душа. Наш долг. И мы не отступимся, пока правду не найдем. Лавруша с Еремеичем будут насчет горючего хлопотать, а мы тем временем этим делом займемся. Ну что ж, братцы, давайте трогать.

Скобеев заспешил на паузок. Вслед за ним поторопились на свои рабочие места и остальные члены экипажа. Изображая прощальный свисток, какой по обыкновению давали суда, уходя от пристаней в последний перед окончанием навигации рейс, Еремеич огласил югинский плес пронзительным свистом на манер сказочного Соловья-разбойника.

Ночевали неподалеку от устья Васюгана, на высоком берегу. Никому, конечно, и в голову не могло прийти, что именно на этом месте белогвардейские изверги Касьянов и Звонарев покончили с Терехой Черемисиным, что совсем рядом с рекой и теперь еще не зарос омуток, который стал вечным пристанищем посыльного Васюганской партячейки.

Каргасок встретил базу суровым зазимком. Небо как-то вдруг помрачнело, опустилось, задул порывистый холодный ветер, пошел липкий снег, и база пристала к каргасокской пристани вся белая, будто окутанная ватой.

— Плохи наши дела, Алексей-душа. Как бы не прихватила нас зима где-нибудь еще до Томска. Вморозим и катер и паузки, а самое главное — не доставим пушнину к сроку. А заготовили нынче хорошо, больше, чем в прошлые годы.

— Не зря, дядя Тихон, старались! Хватит буржуям за машины уплатить!

— Со всей-то Сибири еще сколько соберется, Алеша! А прибегут еще буржуяки к нашей стране на поклон. Прибегут! Гляди, Алексей, тебе еще самому придется с ними тары-бары разводить…

— По-ихнему бы балакать научиться, дядя Тихон, чтоб не провели где нанароком.

— Обучишься, Алеша. Не боги горшки обжигают.

— Распознавать секреты земли обучиться бы, дядя Тихон.

— Одно к другому вполне ляжет.

Причалили к мосткам. Едва Скобеев сошел на берег, к нему кинулись складские работницы, чтоб выполнить наказ Надюшки.

— Поклон низкий-пренизкий велела передать. А уж как плакала! По мертвому так не плачут. И все потому, что от учения оторвали, о рабфаке мечтала. И всегда, чуть что, о вас вспоминала, как о родном отце, — наперебой рассказывали девушки.

— Да, что он, Кадкин, в уме или без ума?! Неужели нельзя было послать в этакую даль семейного человека? Она же там одна от тоски повесится! — негодовал Скобеев.

— Просили Кадкина! Заладил одно: «Вы за кого заступаетесь? Кого защищаете?» Так наорал, что мы выскочили от него как ошпаренные. Еще бы ему слово сказать — он нам и контрреволюцию бы пришил, — жаловались девушки.

Разъяренный Скобеев поспешил к Кадкину на склад.

— Ты что же, Кинтельян Пантелеич, самоуправством занимаешься? Разве допустимо коммунисту так относиться к молодежи? Надо разумные задачи перед молодым человеком ставить, а не бросаться его жизнью очертя голову. Куда ты Исаеву загнал?! И разве позволительно мстить ей за деда?!

Кадкин знал Скобеева не первый год, знал и побаивался. Наезжавшие в Каргасок с Васюгана, с Парабели, с Чижапки охотники — и русские и ханты — рассказывали, что заведующий базой неподкупен: себе оторванного беличьего хвоста не возьмет. Ни за что не позволит снизить сортность пушнины. На каждую копеечную куплю-продажу фактуру выпишет. А у него, у Кадкина, случались грешки: любил он и подарок принять, якобы в благодарность за особое старание отоварить охотника, и первосортную пушнину принять по цене второго, а то и третьего сорта… Короче говоря — семья, а зарплата хоть и по северной сетке, но не так, чтоб можно было капитал скопить. Не приведи господь, если Скобеев что-нибудь разнюхает…

Взвесив в уме, как лучше вести себя с ним, Кадкин миролюбиво сказал:

— Да ты же, Тихон Иваныч, мои слова говоришь! То же самое слово в слово управляющему я доказывал. Куда там! Слушать не захотел. «Отправь мне, — говорит, — Исаеву на Тым и об исполнении донеси официально». Вот как!

— Персонально о ней шла речь?

— Именно о ней!

— Почему? В чем дело?

— Классовую линию, говорит, надо в подборе кадров выдерживать. Благодушество к добру не приведет.

— Всякое понятие легко довести до абсурда, Кинтельян Пантелеич.

— Я же не мог ослушаться самого управляющего.

— Надо было ослушаться. Приказы должны быть умными.

— Согласен с тобой, Тихон Иваныч.

— От твоего согласия никому сейчас ни холодно, ни жарко. Чиновник ты, а не коммунист, Кинтельян Пантелеич.

— Обзывай как хочешь меня, Тихон Иваныч. Вынесу.

— Ты не прикидывайся христосиком!

— А ты не вставай горой за кулацкое отродье! Большевику-подпольщику это не пристало.

— Я не дам вам с управляющим погубить человека. Не затем революцию делали, чтобы произвол царил.

Скобеев хлопнул дверью и отправился на базу. Алешка, Лавруха и Еремеич уже поджидали его на берегу возле паузков. То, что они услышали от Скобеева, ожесточило их не меньше его самого.

— Неспроста это сделано! — сказал Лавруха, рубанув кулаком. — Не знаю еще только, чей тут интерес соблюден: управляющего или самого Кадкина. Пойдемте сейчас же на катер и обсудим, как быть дальше.

Зайдя в каюту, стали рассуждать. Алешка уже не стеснялся высказывать свое мнение. Он встревал теперь во все. И сейчас убежденно сказал:

— Ни в коем разе не можем мы уйти из Каргасока, не повидав Надьки Исаевой. Со всех сторон это важно. Для нее — раз. Для раскрытия правды о расстреле партийцев — два. Для нашей совести — три.

— Я места себе не найду, если эту девицу одну в тайге зимовать оставлю. Получится так: я ее поднял на новую жизнь, а в самую тяжелую минуту бросил, не протянул руку, — горячился Скобеев.

— А ну, посмотри по карте, Еремеич, сколько пути до этого самого чертова Кедрового яра? — сказал Лавруха.

Еремеич поднялся в свою рубку, принес толстую книгу «Речные пути Западной Сибири». Быстро перелистывая карту за картой, он нашел лист с надписью: «Тым». Все склонились над картой. Скобеев переломил спичку, сверил ее с масштабом карты, принялся измерять расстояние.

— Да, ходу до нее немало. Пять дней туда, четыре — обратно. Девять-десять дней. Как раз зима ляжет. Что же делать? А делать что-то надо, — рассуждал вслух Скобеев.

— Если б у нас было горючего в достатке, — заговорил Лавруха, — можно было бы на катере пройти, но горючего в обрез. До Томска кое-как дотянем — и все.

— Не только в этом дело, Лаврентий Лаврентьич. По всем приметам зима ранняя будет. Утки и гуси уже пролетели, ледяные забереги появляются. Нам нельзя медлить ни одного дня. Вморозим катер и паузки, все наши успехи пойдут насмарку.