Роман Юров - Чужие крылья.

Успокоиться и собраться с мыслями он сумел только через еще несколько часов. Сложно успокаиваться, находясь в чужом теле, которое лежит в кромешной темноте и трясется от холода. Та великая Боль уже отступила. Осталась нормальная, привычная. Боль, которую можно терпеть и которая не мешала думать. "Надо выйти к людям, выбраться из этого сарая, — размышлял он. — Здесь я до утра замерзну. Домой, скорее всего, я не вернусь. Или вернусь неизвестно когда. Как вернуться я не знаю. Значит надо обживаться здесь. К тому же военный летчик – это элита. Между работающей, за гроши, планктониной и военным летчиком бесконечная пропасть. А летать я умею, — половина его памяти была в этом твердо уверена".

Как это ни удивительно, но встал Виктор без труда. Ноги побаливали, подкашивались, но держали. Сильно болела голова и распухшая кисть правой руки. Все остальное было терпимо. Как назло, хлипкая дверь сарая оказалась заперта снаружи. Виктор навалился на нее всем телом, но та не поддавалась. Он отошел и с размаху ударил по ней ногой. Боль напомнила о себе, но дверь немного приоткрылась. Загнутый гвоздь, играющий роль замка выдержал еще три удара и Виктор вышел на улицу.

Темно и холодно. Нигде ни огонька – соблюдают светомаскировку, ни звука. Поздно уже, все спят. Только снег скрипит под ногами. Из-за туч вышла луна, осветив улицу желтым, неровным светом. Он даже в темноте шел правильно, выйдя в нужное место. Вон, в соседнем доме находится летное общежитие, там спят летчики его эскадрильи. Там же спит и Игорь Шишкин, рыжий, невысокий, но плотно сбитый парень – однокашник по училищу, единственный друг Виктора. Дверь оказалась запертой. Виктор принялся бить в нее ногами, хотел закричать, но из горла вырывался только хрип и клекот. Наконец, послышались шаги, дверь открылась, осветив Виктора, и показался маленький, заспанный красноармеец. Он держал керосиновую лампу без стекла и подслеповато щурился в круглые очки, пытаясь разглядеть полуночного визитера.

Виктор, улыбаясь, шагнул вперед, в центр освещенного круга. Он увидел, как глаза этого красноармейца резко расширились, а лицо побелело.

— Тава… тав…тава… — солдат стал задыхаться, он хотел что-то сказать, но не мог, трясясь всем телом медленно отступал внутрь комнаты. Виктор так же медленно шел за ним. Лампа в руках солдата задрожала. Виктор помня, что керосинка в их комнате всего одна, протянул руку, чтобы ее забрать, но тот испустил жуткий, протяжный визг, швырнул в Виктора лампой и бросился в дальний угол. От удара фитиль потух, и комната погрузилась во тьму.

Солдат орал как резаный. Он носился по комнате, в темноте натыкаясь на стены, переворачивая мебель и вопил. Наконец, видимо, сумев нащупать дверь в спальню летчиков, заскочил туда и закрылся, привалившись к двери всем телом. Виктор услышал его финальный вопль. — Упы-ы-ы-рь! Там упы-ы-ы-ырь!

Виктор похолодел. — "Может, я в самом деле слегка того? Перекинулся, а теперь мертвый хожу?" Он пощупал тело под одеждой, кожа как кожа, теплая. Сердце бьется, голова болит, все болит, жрать охота, да и сортир посетить – значит, живой я! То этому придурку спросонья померещилось…

Тем временем, продолжавшийся шум в соседней комнате говорил о том, что вопли солдата не остались неуслышанными. Судя по приглушенным голосам, там решались извечные вопросы – кто виноват и в чем, собственно дело… Виктор прислушался.

— Слышу, в дверь стучат, открываю, а там наш Саблин стоит, что сегодня разбился. Стоит мертвый, шатается, черный весь, зубы у него волчьи, в крови. Тут он и руки ко мне тянет, а руки у него тоже черные в крови все и когти как у зверя, хрипит страшно…

Виктор дотронулся до зубов. Зубы как зубы, правый передний шатался и немилосердно ныл. Ногти тоже вроде как не изменились, за исключением, что все они были сорваны и болели…

Послышался скрип открываемой двери и внезапно, ему в лицо ударил луч фонарика. Виктор скривился от резкой боли в глазах, лучи тотчас погас, дверь с грохотом закрылась.

Шум в комнате усилился, отчетливо послышался лязг передергиваемых затворов. — "Ага, — подумал он, — нетрудно догадаться, что сейчас начнется сеанс разоблачения черной магии. Меня набьют свинцом, а потом выяснится, что никакого упыря нет". — Виктор хотел крикнуть, что это он, чтобы не стреляли, но из горла вырвался лишь хрип, сменившийся сильным, надсадным кашлем. Так он еще никогда не кашлял, казалось, что еще немного и легкие оторвутся. Виктор упал на колени, выплевывая из легких какую-то дрянь, содрогаясь в спазмах, грудь горела огнем. Наконец приступ прошел. В доме стояла абсолютная тишина, только потрескивала дверь в комнату летчиков. Видимо на нее навалились всей эскадрильей.

— Ребята! — голос наконец-то прорезался. Хриплый, дребезжащий, однако хоть что-то. — Ребята, это я, Витя. Откройте!

Дверь заскрипела с новой силой. Виктор подошел ближе, став в сторонке, чтобы ненароком не подстрелили. — Мужики, да вы чего? Совсем охренели? Открывайте, мать вашу! Всем морды поразбиваю! Козлы! — За дверью послышался шум, какие-то реплики…

— Витька, это ты? — Виктор узнал голос Игоря.

— А кто еще? Конечно я! Открывайте, замерз как собака!

— А чем докажешь, что ты? — это уже Вадик Петров слез в беседу.

— Да вы чего, мужики? Совсем в атаке охренели? Да я это, я! Мать вашу за ногу, бога душу семь раз через кобылу и сорок святых… — Виктор несколько минут высказывал все что думает.

Наконец дверь открылась, освещая светом прихожую, появился Игорь, он осветил Виктора фонариком, долго всматривался. — А-а-а! Живой! Ну я же говорил что это Витька, а вы этого дурня послушали… Живой, чертяка!

Следующие несколько минут превратились в радостный калейдоскоп. Его обнимали, хлопали по плечам, тискали, расспрашивали. Виктор, смущенно улыбаясь, отшучивался.

— Ну ты чертяка! — Игорь улыбался в тридцать два зуба. — Да мы тебя почти похоронили! Привезли с аэродрома, а доктор говорит все, отмучился летчик.

— Точно, — поддержал Вахтанг, высокий, красивый кавказец – слушай, ты как покойнык был, закочинэвший, ми думали всо… поминули за ужином, а ты вот он.

— Да ты сейчас как покойник, — засмеялся Нифонтов, — ребята принесите ему зеркало.

Виктор глянул на себя в зеркало и оторопел. Разбитое лицо распухло, сгустки запекшейся крови, налипшая грязь делали его неузнаваемым.

— Да, Витя, — это уже Петров влез в разговор – наделал ты делов. Я тут, понимаешь, сплю сладко и тут, сквозь сон, раздается жуткий вой, как будто свинью режут. Я и не знал, что люди так умеют. А потом этот влетает, — он небрежно ткнул в сторону смущенного дневального, — белый как мел, трясется… Упыри, кричит! Чуть не сожрали. Я, сперва, не поверил. Думал розыгрыш. Потом пригляделся, а у этого воина, — новый тычок в дневального, — глаза шире очков и трясется, понимаешь, натурально так… Засомневался я. Фонариком на тебя посветил – ну точно упырь, вылитый, — он засмеялся. — Ну ты дал! А мы ТТ похватали… ха-ха… кому расскажи не поверят. А чего ты так хрипел?