Роман Юров - Чужие крылья III

— Убило осколком, — прошептал он, — убило осколком.

Виктор сидел словно в ступоре, повторяя раз за разом эти слова. У него была жена, был еще не рожденный ребенок, а теперь не осталось никого. Он снова остался один-одинешенек в этом мире. Потом навалилась тоска и горечь чудовищной, несправедливой обиды. Обиды на мир, который позволил такое. Почему умерла его жена? За что?

— Вот ты где. — Майя опасливо выглянула из землянки и убедившись что вокруг никого, выбралась наружу. Из одежды на ней было только нижнее белье. — А, письмо нашел? Я забыла вчера сказать…

Она принялась умываться, поливая воду из фляги. Потом, озабоченно оглядела Виктора, спросила:

— Что-то случилось? На тебе лица нет.

Он не ответил. Майя не стала его пытать и уселась рядом.

— Мне в караул сегодня, — с грустью сказала она. — А я не хочу. Прикажи там, хорошо?

— Я не буду этого делать, — тихо ответил Виктор. — Ты не должна и ничем не будешь отличаться от других моих подчиненных. Или ты хочешь, чтобы командир эскадрильи пошел к вашему старшине утрясать этот вопрос? Этого не будет никогда.

— Командир эскадрильи, — фыркнула она, — смотри не лопни… И вообще, что здесь такого? Лешка вон сказал, и Ольку уже никуда не ставят.

— Эскадрильей командую я, а не ты, — ответил он. — И под твою дудку в ней ничего делаться не будет.

— Какие мы принципиальные, — девушка нырнула в землянку и вернулась уже одетая. — А если я тоже стану в позу?

— Снимай трусы и становись, — разговор, да и сама Майя уже стали раздражать. В голове все мысли вертелись только вокруг смерти жены.

— Я тебе что, — угрожающе сказала она, — проститутка какая-то?

Виктор хотел сказать, что именно такая, но промолчал.

— Что молчишь? — Майя начала заводиться, накручивая сама себя. — Вот так ты ко мне относишься?

— Лучше бы я к тебе вообще не относился, — буркнул он. Угнетала мысль, что жену убило больше месяца назад, а он все это время преспокойно жил с Майей. Душил стыд за собственное прегрешение, давила злость на Майю. Он понимал, что в измене виновен только он один, но почему-то было легче считать крайней именно ее.

— Что ты сказал? — Майя побледнела. — Что ты сейчас сказал? Ах ты, козел! Раньше хороша была, теперь не очень? Что-то быстро из тебя дерьмо поперло, три дня как командовать стал, и то…

— Успокойся, пожалуйста, — тихо попросил Виктор, — тут дело совсем не в тебе. Послушай…

— Да ты, тля копченая, меня на руках носить должен, — Майя не желала ни слушать, ни успокаиваться. — Ты себя в зеркале давно видел? Кому ты вообще нужен такой, кто тебе даст? Относиться он не желает, ты погляди! — она возмущенно фыркнула. — Это я не желаю. Иди-ка ты нахер, жлоб. Проваливай отсюда!

Виктор потер виски, от ее криков разболелась голова. Сказал равнодушно:

— Красноармеец Бирюкова, вы забываетесь.

Майя презрительно оглядела Саблина с ног до головы и, плюнув под ноги, исчезла в землянке. Он равнодушно пожал плечами, явный разрыв отношений с девушкой как-то проходил мимо сознания. Главным было другое…

Дальнейший день Виктор помнил плохо. Он что-то делал, что-то говорил, но это все проходило мимо сознания, словно происходило не с ним, а с другим, совершенно посторонним человеком. Словно механически управлял самолетом, в бою с "мессерами" командовал совершенно бездумно, автоматически, за что едва не был сбит – спас ведомый. Лишь потом, видя как из зажжённого Рябым "мессера" выпрыгнул темный комочек, что-то шевельнулось в душе. Он развернул самолет в сторону так раздражающей белизны парашюта, довернул, ловя в тонкие линии коллиматора висящее на стропах тело, прикинул упреждение. Дымные штрихи пуль и нарядов проложили в небе короткую дорожку, он скорректировал трассу, показалось, будто мелькнуло что-то розовое и парашютист, словно стал короче. На секунду мелькнуло удовлетворение и все снова стало на круги своя…

Вечером он не мог найти себе места. То беспрестанно курил, то начинал ходить кругами. На душе было тоскливо и погано. Вся эта война, все и всё вокруг опротивело ему. Он и сам был себе противен. За свою глупость и трусость. За то, что погибла жена. За то, что проведя в этом времени уже полтора года, так и не сумел его изменить, не сделал ничего хорошего и полезного. Лешка Соломин пытался его разговорить, узнать причину депрессии, но был услан в матерной форме. Остальные стали держаться от Виктора подальше…

Солнце еще всходило. На горизонте занялась розовая заря; от нависшей над ней черной тучи заря казалась еще алее. Ночью был небольшой дождь, и аэродромная трава была усеяна искрящимися дождевыми бусинками. Виктор ночевал под самолетом, на чехлах, и немного продрог. Зато утром стало немного легче. Сон притупил вчерашнее, боль утраты утихла. Потом захлестнула текучка, затем на аэродром прилетели три "Яка" из резерва дивизии, и ему стало не до своих переживаний.

Прибывшие самолеты оказались родом из девятого гвардейского и были уже порядком изношены. Виктор облетал все три и остался недоволен. Пришлось в очередной раз, но уже насовсем, отбирать машину Острякова. У того был Як-1б из полученных в апреле, он выгодно отличался от остальных малым износом и Виктор здраво рассудил, что комэск на такой машине всяко навоюет побольше желторотика. Палычу только осталось перерисовать тактический номер на любимые Саблиным "24" и разрисовать фюзеляж россыпью звезд. Делать какие-либо другие рисунки попросту не было времени.

— А она мне говорит: "Что ты делаешь?", а сама, чувствую, дрожит вся… и голову так наклонила, — от приятных воспоминаний глаза старшего лейтенанта Чурикова – командира второй эскадрильи, подернулись маслянистой пленкой.

Низкие тяжелые тучи часто проливались дождем, прижимали к земле, не давали летать. Непогода резко сократила деятельность авиации. Летчики, оказавшись не у дел, сгрудились под тентом: травили анекдоты, рассказывали байки.

— А дальше что? — не выдержал Остряков. От услышанного рассказа у него покраснели уши.

— Дальше? — Чуриков снисходительно посмотрел на молодого и поправил пилотку, — дальше было в подсобке! — он усмехнулся, показав крупные белые зубы. Новый командир эскадрильи был в полку всего десять дней, но уже успел отличиться, завалив в боях "мессера". Высокий, плечистый, со сломанным носом, он больше напоминал боксера-тяжеловеса, чем летчика.

— Что-то ты, Витя, мне не нравишься в последнее время, — негромко, чтобы не слышали сидящие рядом летчики, сказал Иванов, — смурной какой-то.

— Так погода видишь какая? — попробовал отшутиться Виктор.

— Да брось ты, — отмахнулся Иванов, — ты вчера тоже такой был. В себе замкнулся, молчишь, волком смотришь, злобствуешь.

Виктор промолчал.