Константин Кудиевский - Песня синих морей (Роман-легенда)

Синие ветры норд-весты тянулись шлейфами ее платья. Радуги светились над нею как нимбы. Горизонты стелились под ноги ковровой дорогой — она плыла на крутом пьедестале девятого вала. Белая россыпь пены, как буйное клокотание цветов, окружала ее пьедестал.

Этой пеной хлестнуло и Кольку, и он услышал внезапно в приглушенном шуме моря знакомую неразгаданную мелодию. Казалось, звучали не скрипки и даже не струны, а тихие струи течений, случайно задетые тенью волны. В такт мелодии печально качались придонные водоросли. И где-то вдали, в сомкнувшейся глубине, качались так же, как водоросли, неубранные паруса «Черноморки».

Но эта печаль оказалась недолгой. Скрип гафелей возвестил о веселых пассатах, и полные ветры вдруг заиграли на клавишах всех тридцати двух румбов. Звучанию румбов откликнулись рукоятки штурвалов — суда разбредались ко всем континентам, в звенящие ветрами дни и в лунные ночи. Напевы далеких гаваней встречали матросов, вплетались в мелодию вечных странствий… Заслышав счастливые песни женщин, пробуждались на илистом грунте сонные якоря, сердито ворчали, что в мире подлунном трудно найти покой.

Колька не знал, то ли солнце тропиков, то ли взгляд синей женщины согрели его. Она смотрела ему в глаза ласково и доверчиво. Осадив на бегу повелительным жестом девятый вал, промолвила радостно и смущенно:

— Здравствуй, мальчишка!

— Кто ты? — улыбнулся и он.

— Разве ты не узнал меня? Я — Песня синих морей.

«Значит, дошел до берега ледокол», — подумал с облегчением Колька.

— Я думал, ты старше, — сказал он просто.

— Я не старею, — засмеялась женщина, — потому что рождаюсь заново с каждым хорошим сердцем.

— Я думал, ты мужественней… С глазами стального блеска, с мускулами, тугими и узловатыми, точно манильские тросы.

— Ты думал, мужество так некрасиво? Но ведь в нем всегда живет самая высшая доброта! Нежность и любовь к людям!.. Ты разочарован?

— Нет, — ответил Колька. — Теперь я понял и комиссара, погибшего на Буге, и Рябошапко, и милиционера Егорова. И конечно же, Еленку. Мою Еленку, — добавил он тихо.

Поникли ветры, услышав голос его. Замолкли на полуслове поющие паруса. Созвездия выстроились над горизонтами в молчаливом карауле.

— Я долго ждала нашей встречи, — призналась женщина после паузы. — С утренними туманами подбиралась я к отмелям, к бортам «Черноморки», к стожарскому берегу. Но всякий раз решала: еще не пора! И вот… Я рада, что отыскала тебя.

— Ты пришла ко мне как награда? — слегка нахмурился он. Женщина отрицательно качнула головой.

— Я пришла к тебе как вдохновение… Дай руку, мальчишка, и разбуди товарища. Вас ждет, как равное равных, великое моряцкое братство.

Моря улыбались знакомой голубизной. Вспыхивали маяки — Колька не мог оторвать от них влюбленных зачарованных глаз. Дорогою вест-тень-зюйд которая золотилась в зелени океана, плыли оброненные ветки черемухи. А вдоль дороги стояли на зыбких волнах моряки — в тельняшках и в парусиновых робах, в голландках, в бушлатах, перепоясанных пулеметными лентами. Завидев женщину, Кольку и Лемеха, они приветственно поднимали руки, салютовали беретами и бескозырками.

Колька оглядывался по сторонам, без конца спрашивал:

— Кто это?

— Те, кто разведал для человечества новые континенты. Кто вертел якорные кабестаны, обтягивал шкоты и даже тот, кто первый крикнул: «Земля!»

— А это?

— Матросы со «Стерегущего». Они открыли кингстоны и затопили корабль, предпочтя гибель сдаче врагу.

— А это?

— Безвестные комендоры «Варяга» и брига «Меркурий»…

— Безымянные герои Наварина… Трафальгара… Синопа… Цусимы…

— С «Потемкина»…

— Те, кто покоится в братских могилах…

— Чьи светлые имена заслонила крикливая слава других…

— Они живут в твоем сердце? — спросил Колька. — В Песне синих морей?

— Они сами — Песня, — ответила женщина. — Их дыханием живу я.

В причудливых контурах облаков оживали призраки кораблей. Космические ветры полнили паруса, и корабли ворочали в небе медленно, как туманы. Их курсы лежали в вечную синеву, на расплывчатые фарватеры Млечных Путей.

— Теперь идите сами, — остановилась женщина. — Меня ожидают новые встречи.

— Я увижу тебя когда-нибудь снова?

— В каждом хорошем сердце. В мужестве человека, кем бы он ни был… В верности долгу и светлой мечте. Она на миг умолкла, потом задумчиво добавила: — В живом огне у памятников Неизвестным солдатам… Идите.

Колька увидел тысячи рук, протянутых к ним навстречу. Он узнал своих старых друзей и братьев, вместе с которыми дрался на Буге, в Цусимском проливе, на скалах Корфу, с которыми огибал мыс Горн, открывал неведомые архипелаги и оба полюса. Он так же, как все, вертел кабестаны, обтягивал шкоты и конопатил дырявые трюмы измотанных бурями каравелл. Ему даже чудилось: это он, Колька Лаврухин, первый крикнул: «Земля!» Что ж, здесь были равные равным. Матросы со «Стерегущего», открывшие кингстоны миноносца, стояли в обнимку с матросами-черноморцами, которые бросились под танки врага, обвязанные гранатами. Пробившиеся к Антарктиде ничем не отличались от тех, кто доставил хлеб через Ладогу в блокадный город. Подвиги во имя людей были здесь не историей, — живым вдохновением, завещанным будущему. И потому Колька знал, что так же, как он и Елена когда-то, новые поколения мальчишек и девчонок будут грезить огнями ночных кораблей, мечтать о трудных дорогах и ждать, с нетерпением ждать, когда же — с первым рассветным туманом — придет к ним Песня синих морей.

Сейчас эта Песня гремела над морем. Песня о великом содружестве тружеников. О жизни во имя людей. И Колька, подхваченный этой Песней, летел вместе с облачными кораблями в новые неизведанные просторы, по радостному и влекущему курсу вест-тень-зюйд…

Он уже ничего не услышал и не почувствовал, когда его подобрали санитары.

В походной операционной девушка-медсестра, заглянув в побелевшее Колькино лицо, закусила губу и всхлипнула.

— Молоденький-то какой… Он будет жить?

Хкрург-подполковник — суровый и хмурый, уставший от долгих бессонных ночей и беспрерывных бомбежек, — ничего не ответил. В последние месяцы перед ним проплыло множество ран и множество лиц. Он знал, что люди с такою упрямою складкой на лбу, как правило, выживают. Но к ним уже никогда не возвращается молодость.

Шторм свирепствовал четверо суток, и все это время «Зоревой» раскачивался на крупной зыби, ворча и скрипя полубаком, точно пытался пастями клюзов перегрызть жесткие якор-цепи. К исходу четвертого дня волны вкатили в бухту тусклые отсветы солнца.

Корабль готов был продолжить плавание, но задержался в бухте Семи островов, чтобы встретиться с эскадренным миноносцем «Звонким». «Звонкий» доставил для «Зоревого» свежую почту.