Геннадий Синельников - Ах, война, что ты сделала...

Разбили керосиновую лампу. Бросили зажженную спичку. Огонь заплясал по тюкам ткани, полкам. Когда сели на БТРы, дукан с хозяином и его друзьями уже полыхал вовсю. Война есть война, и кто в ней не за нас, значит, наш враг, а его уничтожают не церемонясь, без сожаления и промедления.

Гибель человека — это всегда трагедия. Советника-майора Парфенова я знал немного. Он приходил в батальон к комбату. Они часто сидели в палатке, вели разговоры о жизни, вспоминали родную Украину.

В ту последнюю встречу Парфенов поделился своей радостью: через несколько дней он летит в Союз, увозит с собой беременную жену к родителям. Скоро в семье будет третий ребенок. До замены советнику оставалось совсем немного. А это означало — все, конец войне, переживаниям, страхам и всему остальному негативному, что пришлось пережить в этой стране!

Тот мартовский боевой выход в Кандагар, бой на его улицах стал для Парфенова последним. Душманская автоматная очередь прошила комбата и советника. Парфенов получил два пулевых ранения в живот и через несколько часов скончался в госпитале. Как мы узнали потом: жена Парфенова, узнав о гибели мужа, сошла с ума. Такая вот дикая трагедия войны!

Вернувшись в бригаду и доложив командиру о результатах выхода, мы поехали в госпиталь навестить раненого комбата. Александр Николаевич встретил нас грустной, вымученной улыбкой, бледный и какой-то осунувшийся. Операцию ему уже сделали, и он сидел на больничной койке, прижимая кровавую повязку на ране. Пуля, войдя спереди и пройдя в нескольких миллиметрах от сердца, пробила левую лопатку и вышла наружу.

— Вот, не сберег я свою «дубленку», а так хотелось вернуться домой здоровым и не заштопанным. Не получилось! Все, отвоевался я, да, наверное, и отслужился. Хирург сказал, что все последствия ранения еще впереди: перебит какой-то жизненно важный нерв. Не повезло мне. С одной стороны — радостно, что я живой, не то что Саша Парфенов, а с другой? Ну, остался жив, теперь уволят меня со службы, а что дальше? Кому я нужен такой, на что будет жить моя семья, у меня же трое малых детей?

Рядом с его койкой поставили два табурета, выставили на них водку, консервы, хлеб, кружки. Помянули умершего советника. Порадовались, что исход боя для комбата оказался более удачным, чем для его друга.

«Сидели ведь рядом, обоих ранило с одного автомата, только вот Парфенова уже нет, а комбат живой, ну и слава богу!» — рассуждали мы.

И только выпив изрядную дозу водки, майор Пархомюк осознал, что сегодня он побывал на краю своей могилы.

— Все-таки хорошо, что остался жив, — радовался он. — Ну а что шкуру продырявили, что ж — поживу и в такой. Завтра меня отправляют в Ташкентский госпиталь. Пролежу, наверное, долго. Вы уж здесь воюйте, чтобы все нормально было. Себя берегите, ребят зря под пули не посылайте. Не надо героизма. Вам всем нужно выжить и вернуться домой. А результаты боя? Если они нужны афганцам, пусть сами и воюют. Берегите себя! Как жаль мне Саню Парфенова, его семью, да и вообще всех. Зачем мы сюда пришли, во имя чего ввязались в эту мясорубку? Пусть будут прокляты те, кто заварил эту кровавую кашу! Их дети здесь не воюют, а чужих им не жалко. Только как жить после всего увиденного здесь?

Забулькала водка в кружках. Все молча выпили.

Через несколько месяцев лечения комбат вернулся в бригаду. Вернулся, чтобы сдать должность, собрать необходимые документы и навсегда покинуть Афганистан. Он хотел попасть на личный прием к командующему Туркестанским военным округом, в надежде как-то изменить свою дальнейшую судьбу. Александру Николаевичу была установлена инвалидность, и в соответствии с законом он должен быть уволен из Вооруженных Сил. В Ташкенте он узнал, что выслуга лет для начисления ему пенсии у него неполная и поэтому она будет маленькой. Для исправления положения ему нужно было еще прослужить в армии несколько лет. Поэтому он ехал к командующему с очень важной проблемой, надеясь и веря, что он решит его судьбу в соответствии с заслугами перед Родиной, во благо которой он и стал таким. Левая рука его усохла. Он спокойно гасил об нее горящую сигарету, жег ее зажигалкой: кожа пузырилась, но боль не ощущалась. Движения руки стали ограничены. Даже кружку воды он не мог держать без помощи правой руки. А по какой-то классификации каких-то там давних годов ранение комбата относилось к категории легких, и это тоже было не в его пользу.

— Да, не сберег я себя, — вновь и вновь сокрушался он. — Знал бы, что так все повернется, наверное, поступил по-другому. Кому я теперь такой нужен? Если уволят из армии, куда мне идти? Я всю свою жизнь служил и умею только стрелять, водить технику, обучать этому солдат. Свою гражданскую специальность уже давно забыл. Что делать? Как жить?

— Вы просите у командующего, чтобы он оставил вас еще в армии. Пускай направят куда-нибудь в военное училище преподавателем или на какую-нибудь штабную должность. Должны же побеспокоиться о вашей дальнейшей судьбе, — успокаивали мы его.

— Эх, ребята, нагляделся я в госпитале на нашего брата. Каких только ребят туда не привозят: без рук, без ног, без глаз, даже страшно смотреть. И уже по тому, как к ним относятся там, ясно, что их дальнейшая судьба больше никого не волнует. Главное, успешно сделать операцию, дать отлежаться раненому положенное время и «До свидания»! Какой-то чудовищный мясной конвейер. У меня хоть правая рука цела, а у других и этого нет. И потом, куда я со своим средним военным образованием?

Да, вошедшие в Афганистан в числе самых первых, мы еще не понимали всей трагедии будущей жизни инвалидов, калек, потому что как-то не задумывались об этом. Воюя, как приказала нам страна, мы считали тогда, что, «в случае чего», она не бросит нас в беде и также окружит заботой и вниманием, как уважаемых ветеранов Великой Отечественной войны. Комбат стал первой ласточкой среди нас, офицеров, кто вплотную столкнулся с этой проблемой и кто реально понял, что после честного и добросовестного выполнения интернационального долга, став инвалидом, ему, как оказалось, никто ничего не должен, про него забыли, и он никому стал не нужен. Он очень много об этом говорил, сильно переживал, сокрушался и все не мог никак поверить, что такая маленькая пуля в одночасье так круто изменила его судьбу. Дома его ждали трое детей, жена без квартиры. Свою жилплощадь он так и не получил.

Переговорив друг с другом, мы — офицеры управления батальона и командиры рот — решили хоть чем-то заполнить пустой комбатовский чемодан. Собрали кто что мог. А что могло быть у воюющего офицера? Прощаясь, пили за нашего доброго и уважаемого майора Пархомюка Александра Николаевича, за тех, кто уже вступил на тернистую дорожку непонимания, равнодушия, невзгод и разочарований, кого еще ожидает впереди горькая и беспросветная жизнь.