Михаил Аношкин - Трудный переход

Юра извлек из кармана клубок из парашютных строп, осторожно, привязал конец к скобе, поднялся наверх, облюбовал пенек, за которым решил спрятаться. Если фугас поднимет в воздух землянку, то пенек будет ему все-таки защитой.

Вжавшись в землю поплотнее и спрятав свою лобастую голову за пенек, Лукин потянул стропу. Дверь подалась нехотя, он потянул сильнее. Взрыва не было. Значит, порядок. Теперь осталось осмотреть землянку изнутри. Потом на двери размашисто написать «Мин нет». Можно поставить свою подпись. Пусть знают те, кто придет сюда после, что до них здесь поработал Лукин.

С земли Юра поднялся рывком… и оторопел. Но это было секундным замешательством. В следующий же миг он торопливо потянул из-за спины автомат, одновременно падая на землю. Вот влип так влип! В землянке толпились немцы. Ребята ушли вперед, где-то недалеко должен быть с красным флажком Гордеев, да он же ни о чем не догадывается! Лукин услышал за собой чьи-то шаги и вздохнул облегченно. Оглянулся — и увидел старшего сержанта Андреева.

— Ложись, старшой! — крикнул он, делая зверское лицо. — Немцы в землянке!

Андреев бросился на землю и подполз к Лукину. В самом деле, в землянке было полно немцев. Они о чем-то взволнованно лопотали: видимо, ждали нападения. Ведь кто-то же открыл дверь, не сама же она открылась! Но вот один из них вышел из землянки, подняв руки вверх, стал подниматься по ступенькам, твердя:

— Рус, рус! Найн, найн стреляйт!

За ним потянулись другие. Двенадцать человек. Встали плотной кучкой перед Андреевым и Лукиным, подняв руки вверх и пытаясь что-то объяснить им. Но ни старший сержант, ни Лукин не понимали по-немецки. К ним спешил Гордей Фомич. Приблизился к немцам степенно, погладил усы и сказал:

— Вот и наферштеились.

— Позовите капитана, — приказал Андреев Гордееву. — Он где-то здесь поблизости.

— Это мы мигом, — охотно отозвался Гордей Фомич.

Капитан появился через несколько минут. Увидев офицера, немцы опять заговорили, перебивая друг друга. Курнышев, с трудом подбирая фразы, прежде всего разрешил им опустить руки — все равно оружия ни у кого не было. Потом попросил их не кричать всем враз. Пусть кто-нибудь один расскажет все, что надо, толком. Андреев с удивлением посмотрел на Курнышева. Вот уже полтора года служат они вместе, а Григорий и не ведал, что капитан умеет по-немецки, хоть не очень здорово, но умеет.

Эта группа немцев решила сдаться в плен. То, что они пережили сегодня утром, когда наша артиллерия и самолеты-штурмовики обрушились на их передний край, а потом завершили танки и пехота, заставило их иными глазами посмотреть на мир. Гитлеру капут все равно, и они не хотят умирать за него. Вот и выбрали удобный момент, спрятались в землянке, чтобы переждать, пока отсюда уйдет фронт.

Когда пленных увели, Гордей Фомич раздумчиво проговорил:

— Башковитый народ эти немцы.

— Это почему же? — не понял Андреев.

— А как же! Притихли в землянке, что тебе мыши, и ждут. Русские возьмут верх — лапки в гору: мол, берите нас в плен. Свои удержатся, они выползут и скажут: ховались от снарядов, хайль Гитлер! И порядок — живы-здоровы!

— Неправильно рассуждаешь, товарищ боец, — вмешался Курнышев. — Сейчас немцы начинают прозревать. Пока немногие, но уже начинают. Они поняли, куда завел их Гитлер, и не хотят больше умирать за него. Вот эти, сегодняшние, из тех. Очень примечательное явление.

— Эх, чтоб им прозреть в сорок первом!

— Всему свое время.

К вечеру бойцы вымотались окончательно. И то, что в условиях дикой спешки в роте не произошло ни одного ЧП, капитан Курнышев вполне резонно объяснял отличной выучкой бойцов. Теперь он окончательно убедился, что рота у него подготовлена по-настоящему: ей не страшны никакие испытания. И эта мысль несколько поправила его настроение, которое было испорчено взрывом мины и гибелью пятерых солдат. Курнышев понимал, что в этой печальной истории нет его вины, он честно предупредил подполковника о последствиях. Но когда случилось несчастье, Курнышев все равно потерял покой, чувствуя и за собой вину, хоть косвенную, но все равно вину. В конце концов, ему были даны права, он имел возможность задержать колонну, а если бы подполковник продолжал настаивать, мог вызвать комбата Малашенко — тот имел непосредственную связь со штабом наступающей армии. И если бы подполковник не был так горяч, можно было бы и выход найти. Нашли же после взрыва — направили колонну по проселку, такие забытые дороги немцы зачастую не минировали. Да, твердости не проявил капитан Курнышев, а результат плачевный: ни за что ни про что погибло пятеро солдат. И Курнышев корил себя за это.

И все-таки сейчас, когда можно подвести итог первого фронтового дня, капитан с гордостью сказал себе: его ребята могут все — выдержать неимоверную физическую нагрузку и не совершить ни одной ошибки, которые для минеров всегда обходятся слишком дорого. Роте осталось пройти небольшой отрезок дороги. Завтра утром все дела они закончат, и по этой дороге к фронту смело могут двинуться наши войска.

Наступала ночь. Погода заметно испортилась. Небо затянуло тучами. Моросил мелкий дождичек. Днем изнуряла жара, а сейчас донимала сырость. Откуда надуло этот дождь? Рота вела работы в местах болотистых, воды и без того хватало.

Для отдыха облюбовали бугорок с чахлыми соснами и песчаной землей. Старшина привез на ужин белорусский кулеш. Повар был белорус и кулеш готовил отменно. Но ничего другого так здорово варить он не умел, поэтому кулеш всем отчаянно надоел. Бойцы ворчали на повара, и тогда он варганил какую-то похлебку, в которой смешивал заодно картошку (бульбу, как он говорил), пшено и капусту, если она была. В таких случаях на повара шумели уже все, и тогда он опять переключался на кулеш. После той похлебки кулеш казался царским кушаньем, но он опять надоедал. И никто с поваром поделать ничего не мог. Когда его начинали пробирать, он обижался и требовал:

— Дайте мне автомат, и я пойду воевать. Все, кому не лень, грызут меня, готовы зробыть из меня отбивную, а мене вся эта мирохлюндия засела в печенки, и терпения ниякого уже нема. Ищите себе другого повара, а мне дайте автомат!

Но другого повара не было, и все продолжалось по-старому.

Только однажды Ишакин сказал:

— Не пойти ли мне в повара, старшой?

— Иди, — усмехнулся Андреев.

— А что? Место тепленькое и сытное. А пожрать, грешным делом, люблю.

— За чем же дело встало?

— Таланту нету, — вздохнул Ишакин. — Жрать талант есть, а вот сварганить такой кулеш — нету.

Сегодня на кулеш никто не ворчал. Устали. После ужина курили. Не прячась, в открытую: то тут, то там помигивали светлячки самокруток. Не боялись, что налетят «юнкерсы». Сегодня за весь день не видели и не слышали ни одного немецкого самолета.