Михаил Аношкин - Трудный переход

Согласиться на предложение? Петро сделает все, и завтра же Григорий будет под его началом. Но зачем? Одно дело — разность их положения, а другое — они же начисто отвыкли друг от друга. А батальон для Григория — родной дом, и все эти ребята — его родная семья. Как это можно все бросить?

Петро посмотрел на Григория с теплой улыбкой и сказал:

— Ладно, Гришуха, я тебя понял без слов. Считай, что я тебе ничего не предлагал. Так?

— Конечно! — улыбнулся Андреев.

Шофер амфибии поторопил:

— Товарищ подполковник, мы уже отстали.

— Эх, черт, — вздохнул Игонин. Действительно, на этом берегу осталась всего лишь одна машина. Остальные цепочкой растянулись поперек реки, и головная уже вылезала на песчаный противоположный берег. — Давай твою мужественную, — грустно сказал Игонин и ударил своей ладонью по ладони Андреева. Хлопок получился гулкий, как пистолетный выстрел. — Посидеть бы нам с тобой в укромном месте, с глазу на глаз. Но не судьба! В лесу я тогда еле жив был. Сейчас секунды лишней нет. Ну, до встречи!

— Хочу спросить.

— Крой.

— Сташевскйй с тобой?

— Федя? — переспросил Игонин и нахмурил брови. — Был. Но нету больше Феди.

— Как нету? — спросил Григорий.

— А так. Ходил в разведку в тыл фашистам и в чем-то сплоховал. Схватили и замучили, гады. Вот так, брат Гришуха. А я ведь женился.

— Догадываюсь.

— Смотри ты какой провидец!

— Не в этом дело. Просто один наш парень вчера видел Анюту, вот я и догадался. Сразу понял — ты здесь, вот только не ожидал, что так встретимся.

— Как?

— Да так: здравствуй — прощай.

— Война, Гришуха, все она, проклятая. Живи, не поддавайся курносой, до конца уже недалеко! Бывай!

Игонин подпрыгнул, перебросил свое тело через борт амфибии и устроился рядом с шофером. Машина взяла скорость, с маху влезла в реку и поплыла, железной грудью рассекая воду. Шофер торопился. Остальные машины все выбрались на берег и двигались в направлении деревни.

На середине реки Игонин обернулся и помахал рукой. Григорий ответил. Курнышев, молча наблюдавший за встречей друзей, спросил:

— Откуда его знаешь?

— Воевали вместе, давным-давно.

— Так это же, товарищ капитан, Старик, — встрял в разговор Ишакин — он был на пароме, а сейчас спрыгнул на землю и скручивал цигарку. — Юра Лукин к нему прибился, в лесу-то, когда не вовремя сиганул из самолета.

— Постой, постой, — вспомнил капитан. — Так ведь о нем тогда воронинцы еще рассказывали. О нем?

— Так точно, товарищ капитан, — подтвердил Ишакин и попросил у Андреева огонька. — Знаменитый подполковник!

— Мы до войны служили в одном отделении, войну начали под Белостоком, а потом с боями прорывались из окружения, — пояснил Григорий.

— А я думаю, откуда начальник разведки дивизии тебя знает, а у вас, оказывается, дружба давнишняя, — заметил Курнышев.

Значит, Анюта рядом с Игониным, любовь у нее покоряющая — не устоял перед нею Петро. И Григорий по-хорошему позавидовал товарищу. Такую девушку взял в жены! В отряде Давыдова многие были в нее влюблены, и каждый бы посчитал себя счастливым всегда быть рядом с нею. Такое вот счастье привалило Петру. Ему вообще здорово везет. А Сташевского вот нет. Был робким, застенчивым парнем, маменькиным сынком, тепличным растением. Сделался опытным разведчиком, один ходил за «языками», не боялся ни черта, ни дьявола, был самым близким помощником Старика.

И нет Сташевского…

Долго еще находился Григорий под впечатлением встречи.

День на переправе катился спокойно. Немцы постреливали изредка, неприцельно, скорее всего, для острастки. На берегу появились новые воинские части со своими средствами переправы. На реке стало особенно людно и шумно. И по всему было ясно, что не завтра, так послезавтра советские войска отбросят фашистов на запад и на Висле навсегда кончится боевая страда.

Вечером стряслось то, чего никто в роте не ожидал. Капитан заявил Григорию, что это будет последний рейс и взвод может идти отдыхать. Ночью поработают еще хлопцы Черепенникова. Завтра батальон сам переправится на ту сторону, где его надет новое задание. Приказ уже получен.

Солнце клонилось вниз, к лесу. На бугре то и дело взлетали ракеты — то зеленые, то красные, то оранжевые. Вспыхивали в синем небе и гасли, рассыпаясь на мелкие огненные капли. Это немцы тешат себя напоследок. Ночью они сами уберутся с бугра. Или вдруг начинал частить пулемет, да еще трассирующими пулями. Они стаями неслись над лесом, быстрые и разноцветные. Темный лес, подернутая дымкой река, уходящая в лиловую от пожарищ даль, синее небо и мчащееся бешено разноцветье трассирующих пуль: зрелище!

На западном берегу сгрузили с парома ящики со снарядами, и старший лейтенант, сопровождавший боеприпасы, махнул Андрееву рукой:

— Отчаливай, лейтенант! Спасибо!

Понтон снова закачался на воде. Бойцы лихо нажимали на весла: последний рейс! Вообще последний на этой реке. Сколько еще рек встретится на пути, никто не подсчитывал, но на этой — последний! Тяжело пришлось саперам, побывали они в огненном переплете, но все позади. Старшина выдаст по сто граммов наркомовских, сытно накормит повар — пусть даже своим белорусским кулешом. И можно будет на боковую, покемарить минут шестьсот, если выразиться словами Ишакина. А утро вечера мудренее. Ишакин бинты с ладоней сбросил. Вместо мозолей у него появились жесткие надавы, которым теперь любая нагрузка не страшна. Файзуллин посмеивался: мол, поработал бы ты еще недельку так-то, и стали бы у тебя руки настоящими, рабочими.

— А у меня сейчас ненастоящие? — спросил Ишакин, подозрительно покосившись на татарина.

— Настоящие, да не совсем.

— Темнота, — усмехнулся Ишакин. — Не знаешь, какие у меня были руки. Попался бы мне на гражданке, где-нибудь в людном месте, мигом бы остался без штанов — и не заметил бы.

— Шибко хорошо врешь, — улыбнулся Файзуллин.

— Если хочешь знать, меня один фокусник звал к себе работать, помощником своим. Скумекал?

— Ловкость рук и никакого мошенства?

— Гляди ты — угадал ведь!

Паром добрался до середины реки, когда немцы неожиданно начали обстрел. Весь день почти молчали, а тут их вдруг прорвало. На реке было пустынно, торчал лишь один андреевский паром, тихоходная колымага. Багрово полыхал закат. Красноватые отблески переливались в быстрых струях воды. Вспыхивали и гасли на увале ракеты.

Обстрел сосредоточился на пароме. Уже третьим бризантным снарядом посекло надувные лодки, и настил плотно лег на воду. Андреев скомандовал:

— В воду! Прыгать в воду! До берега добираться вплавь. Живо!

Когда паром опустел, Григорий нацелился было прыгнуть, но что-то сильно и тупо ударило его по ноге. Григорий свалился на настил. Хотел подняться, но над головой гулко треснул новый снаряд, и опять безжалостно ударило по ноге, по той же, по левой, будто специально в нее целили.