Михаил Аношкин - Трудный переход

Если до этого разговора он не обращал внимания, когда Света заходила в палату, то сейчас, лежа с закрытыми глазами, с трепетом ждал, когда легонько скрипнет дверь и появится Света, неизменно приветливая и улыбчивая. Но она где-то задерживалась, а он уже загадывал: сейчас войдет, положит ему на лоб свою ласковую ладонь. А потом даст Алехину какие-нибудь порошки. У того вечно что-нибудь болело: то голова, то горло, то живот.

И у него екнуло сердце, когда она вошла, но нарочно притворился спящим. Света привела в палату кого-то чужого, сказав:

— Демиденко, к вам пришли. — И тихо выскользнула из палаты, не подойдя к Григорию.

Мимо койки проскрипели сапоги. Пришедший вроде бы знакомым голосом сказал:

— Здорово, Иван Тимофеевич! Запрятался — не найдешь!

У Демиденко от неожиданного волнения задрожал голос, ответил глухо и тихо:

— Здравствуй, командир. С моими ногами не очень-то запрячешься!

— Сильно, значит, досталось?

— Подковал фашист на обе. Одну хотели до колена отсечь — не дал. Хоть плохая, а своя.

— Где ж ты пропадал, Иван Тимофеевич?

— Трудная история, командир.

— Все же? Тебя ж гестапо взяло.

Андреев напряг слух, стараясь уловить каждую интонацию в голосе посетителя. Где же он слышал этот чуть хрипловатый, но властный голос? А что слышал, и совсем недавно — не сомневался. Григорий подтянулся на койке и сел. Повернулся в сторону Демиденко и обомлел. Там сидел Петро Игонин в накинутом на широкие плечи халате. Профиль четко вырисовывался на фоне открытого окна — с чуть курносым носом, с бугорком пшеничных усов. Волосы старательно зачесаны назад, однако на макушке упрямо торчал хохолок. По профилю видно — еще молод, этот Петр Игонин, и задорный, как всегда. Но держится уверенно и властно, привык к своему положению. Трогательно спорила в нем задорная молодость с солидностью.

Григорий чуть не вскрикнул, но вовремя прикусил язык и снова растянулся на койке. Решил послушать, любопытно, какие общие нити связывали этих двух людей?

Разговор Игонина и Демиденко продолжался.

— Они же известные костоломы, — говорил Демиденко, и Григорий сообразил, что он имеет в виду гестаповцев. — Меня успели допросить всего один раз, без мордобития, вежливо. Но я понял: следующий раз будут ломать кости и мне. А Нину избили до полусмерти. Меня-то врасплох взяли, прямо в управлении. Она дома была, почему задержалась — не скажу. Нина отстреливалась, троих положила, но увлеклась и последний патрон себе не оставила. Со счета сбилась. Приложила пистолет к виску, чок, а выстрела нет. Гестаповцы на нее и насели.

— У нас донесение было. Николай Павлович из Брянска прислал. Нину повесили возле сельсовета. А ты пропал загадочно. Бесследно и бесшумно.

— Это со стороны. На самом деле никакой загадки. У шефа гестапо был шофер, Курт Майер, из Гамбурга. Появился за год до моего провала. Я по-немецки кумекаю, он — по-русски. Вот и сблизились. Я сразу понял, что он не фашист, чутье, понимаешь, подсказало. Я ему открылся, не полностью, а так — дал понять, кто я на самом деле. Вижу — дошло. Когда меня сцапали, он окончательно догадался, что я за птица. Ночью прихлопнул часового, который стерег меня в подвале, и мы с ним дали деру. Километров пятьдесят на машине, возле леса бросили — и пешедралом. Цель была — найти любой партизанский отряд, а через него связаться с тобой, командир. Карты не было, шли наобум. От усталости и голода в глазах круги шли и сознание мутилось. Добрались до какой-то деревеньки. Курта я оставил в лесу, а сам двинул вперед. Постучал в первую хату и нарвался на полицаев. Вот что такое не везет и как с ним бороться.

— А еще разведчик, — упрекнул Игонин.

— Упрекать можно, но я тогда мог умереть от изнеможения. Еле душа держалась в теле. Сцапали меня полицаи, и какие-то особенно злые, сволочи, попались. Приняли за партизанского лазутчика. Я думал — обойдется, не хотел открываться, а тут гляжу, дело керосином пахнет, за милую душу к стенке поставят. Показываю им удостоверение, что на всякий случай у меня было, мол, я тоже такой же, как вы, сучье племя, и на них еще рыкнул. Наврал кучу с коробом: мол, на село партизаны налетели, все порушили, еле удрал, не то вздернули бы на осине. Думаю, будь что будет, пока проверяют, а я тем временем что-нибудь соображу. Может, и проверять не будут, дело не близкое до того села добраться. А телефона нет. Немного смягчились, но полностью не верят. Я переживаю за Курта. Ихний главный гад — полицейский, рожа, поверишь, — во! — с арбуз, от пьянства опухла, решил мою судьбу так: я остаюсь с ними, работенку мне дадут. А глаз с меня не спускать.

— А Курт?

— Я говорю: со мной немец есть, в гестапо служит. «Показывай!» Пошел с полицаями туда, где его оставил, а его и след простыл. Может, и видел меня, да не подошел — побоялся, я ведь с полицаями был.

— И не нашел?

— До сих пор не ведаю, где он и вообще жив ли. Совесть мучает. Подвел я хорошего человека. Посчитает, что я бросил его.

— Не подумает, если стоящий парень.

— В том-то и дело — стоящий. Чего бы я за проходимца стал переживать? А тут заваруха началась. Убей, не понимаю, как случилось — то ли наши обходной маневр совершили, то ли десант выбросили, но деревушку захватили молниеносно, никто и пикнуть не успел. Я обрадовался, хотя меня под стражу со всеми полицаями посадили. Думаю, разберутся и выпустят.

Демиденко помолчал, потом виновато сознался:

— Куряка я здоровый, бывало, смолю и смолю. А тут вторую неделю крошки табаку во рту не было, дыму даже не нюхал. Нельзя в палате. В глотке все пересохло.

— Закури, — предложил Игонин.

— Нельзя. У нас сестрица строгая.

— Можно, — озорно возразил Игонин. Он и таким еще мог быть, оказывается. — На, закуривай моего «Беломора». А я постерегу, как говорят, на стреме постою. Кури, кури.

Демиденко закурил и крякнул от удовольствия. Приятный табачный дымок растекся по палате.

Игонин подошел к двери — выглянул, есть ли кто поблизости, и успокоился. Сначала посмотрел на пустую койку Мозолькова, потом лихо подмигнул Андрееву: мол, вот так, конспирация что надо.

Подмигнул и вдруг округлил глаза.

— Стоп! — проговорил он, приходя в себя. — Или глаза мои врут, или это лежит Гришуха Андреев? Или кто похожий на него?

— Не ошибся, — прохрипел Андреев, у него запершило в горле. — И глаза твои не врут, и никого тут на меня похожего нету. Тут я сам.

— Все же погоди, — покрутил головой Игонин, словно сбрасывал с себя странное наваждение. — Так я ж тебя несколько дней назад видел на переправе, а наш полковник Смирнов говорил, что наградил тебя медалью.

— Все течет и меняется, — улыбнулся Григорий.

— Здорово! Разыскивал одного, а нашел сразу двоих. Куда тебя?