Ян Дрда - Немая баррикада

Соучка бросило в жар. Сгоряча он собрался было бежать прямо к Бернату. Но потом решил, что все это — ерунда, что другой загадочный след принадлежит, вероятно, батраку Берната Лойзе, который возвращался этой дорогой из леса. И жандарм продолжал свой обход. Но, возвращаясь после обеда в жандармское отделение, он у самой опушки леса снова наткнулся на эти странные следы и повернул по ним обратно к сосняку в надежде, что они приведут туда, где борковицкие крестьяне собирали хворост. Но, пройдя минут десять, он остановился в испуге. Следы уходили в самую чащу. Соучек стал пробираться сквозь заросли и вскоре наткнулся на кучу сплетенных сосновых веток — обледенелое логово беглеца. Жандарм бегом бросился в деревню, проваливаясь в сугробы, скользя по льду. По-крестьянски кряжистый, он бежал грузно, дышал хрипло и прерывисто и все же бежал, что было мочи. Куда раньше? К Бернатам? Или в жандармское отделение? Блуза и рубаха пропотели на нем насквозь, пока он добежал до первых изб. Пожалуй, лучше сперва посоветоваться с Кудрной, — подсказала ему жандармская осторожность.

Штабной сидел у стола в полной форме, держа в руках шлем и уставившись на голую стену. Торопясь и захлебываясь, жандарм Соучек рассказал ему о своем страшном подозрении.

— Поздно уж… — произнес вахмистр после минуты молчания, показавшейся Соучку бесконечной.

После обеда в деревню примчался тюремный автомобиль с гестаповцами. В кладовке у Берната нашли русского, в сильном жару, ноги у него были все изранены. Забрали Берната, его жену, семнадцатилетнего сына Тонду и батрака. Раздетых, в деревянных башмаках, их прикладами погнали к машине.

Полгода Соучек и Кудрна молчали. Полгода то угасала, то вновь воскресала надежда, что власть немцев рухнет, прежде чем они примутся за Бернатов. В январе, когда немцев гнали от Сталинграда, все говорили: до Пасхи будет конец. Весной снова надеялись: крах наступит не позднее июля. А пока, несмотря на молчание стражников, в деревне назревала твердая уверенность: это сделал Иудал. Не кто иной, как Иудал. Когда пришло время жатвы, Иудал уже убирал урожай на полях Берната. Ландрат отдал ему конфискованную усадьбу. То, о чем шептались, получило неоспоримое подтверждение. В конце сентября пришел красный листок, который приказано было вывесить на доске объявлении. Четыре головы, такие знакомые и близкие, слетели с плеч. «За укрытие врага империи».

У обедни все женщины смотрели на пустую скамью, где обычно сидела жена Берната. Они, как живую, видели ее видели, как она слюнит пальцем страницы молитвенника, переворачивая их. А старик Бернат, казалось, по-прежнему ходил в сумерки по улицам, заглядывая в трактир, наклонялся над игроками, пахал клеверное поле на том берегу реки. Явственно представляли себе борковицкие жители все его жесты, слышали его голос, вспоминали разные случаи из его жизни с молодых лет до того злополучного январского дня. Луг Берната. Поле Берната. Лес Берната. В этих словах, ничего не говорящих жителям города, — для деревни, охваченной одним безумием, воплощались образы четырех убитых.

А когда Иудал стирал и уничтожал старые надписи на возах, бричке, телеге и прибивал вместо них новые:

«Карел Иудал — крестьянин, Борковицы», всем борковицким казалось, что каждый гвоздик, каждая дощечка отмечены прикосновением Берната. Вещи словно впитали в себя частицу души погибшего хозяина и служили более настойчивым напоминанием, чем красный листок, сорванный спустя две недели ветром.

В октябре, когда пруды заволакивает туманом, а испарения гниющего тростника смешиваются с запахом ила и обнаженных мелей, в час, когда над топями мерцают болотные огоньки и каждый укор совести встает грозным призраком, к вахмистру Кудрне пришел борковицкий староста. Пришел крадучись, поздно вечером, в темноте. С отчаяньем человека, застигнутого на месте преступления, опустился он на стул; блуждающий, растерянный взгляд уже заранее выдавал его мысли жандарму.

— Будь, что будет… Сил моих больше нет.

Как понятно было Кудрне мучительное состояние старосты. Разве сам он не переживал того же? Разве они с Соучком не были в течение полугода рабами этой неотвязной мысли? Разве не читал он ее своим испытующим взглядом в глазах всех борковицких жителей?

— Что вы надумали, староста? — спросил он напрямик.

— Я думаю… надо бы поджечь его дом… амбар… хлева… все сразу.

Этими отрывистыми взволнованными словами, такими неожиданными в устах рассудительного крестьянина, была выражена вся беспомощность, все смятение борковицких жителей, измученных жаждой мести. В Кудрне поднялся протест. Поджог! До чего же они дошли?

Мысль, созревавшая в нем в бессонные ночи, ожидала этой минуты чужой растерянности и теперь сразу встала в его сознании четкая и законченная. Но так как он был вымуштрован двадцатью годами жандармской службы, то сперва рявкнул:

— Никакого самоуправства! Не потерплю! Судить его будем!

А затем без единой запинки, без единой остановки изложил старосте свой план, выношенный ненавистью в долгие бессонные ночи.

Через несколько дней после крещения, в такой же трескучий мороз, какой стоял, когда увезли Берната с семьей, вахмистр поджидал Иудала на высоких горках в том месте, откуда проселочная дорога переваливает через лесистый хребет и идет крутым обледенелым спуском к Борковицам. Два часа он простоял здесь в хрустящем от мороза снегу. Только около восьми часов вечера, когда все вокруг поглотила тьма безлунной ночи, внизу под горой заскрипел велосипед.

Это Иудал возвращался из города.

Издалека раздавался в морозной тишине скрип снега под его каблуками, доносилось дребезжание плохо прилаженного крыла велосипеда, а вскоре стало слышно, как он пыхтит, поднимаясь в гору.

В ту минуту, как Иудал взобрался на вершину и собирался вскочить на велосипед, чтобы спуститься с холма, Кудрна вышел на дорогу и ослепил Иудала лучом фонаря.

— Отчего вы ездите без фонаря, Иудал? — крикнул он по служебной привычке.

Иудал испуганно заморгал от света, но, узнав голос Кудрны, успокоился и тут же разозлился, что мог испугаться такого дурака. Нащупывая ногой педаль, он сердито заворчал:

— Перестаньте светить в глаза, слышите?

Но вахмистр, попрежнему направляя на него фонарь, подошел ближе и спокойно вынул из кармана вчетверо сложенную бумагу.

— Подождите, Иудал, я хочу кое-что прочесть вам.

Только теперь, сосредоточив на себе внимание Иудала, он направил свет на бумагу и, сдерживая дрожь в голосе, прочел официальным тоном:

«Чрезвычайный народный суд в Борковицах на заседании от 15 декабря 1943 года вынес нижеследующий, имеющий законную силу, приговор; Карел Иудал, земледелец из Борковиц, виновен в преступном доносе на Франтишка Берната, Анну Бернатову, Антонина Берната и Алоиза Ваха, за каковое преступление он именем Республики присуждается к смертной казни».