Михаил Аношкин - Рубежи

Завтра подъем на час позже и на занятия идти не надо. Завтрак, перекур — и выходи строиться в праздничной форме. А вечером — увольнительная в город. Ну чем не жизнь?

Проснулся я от глухого говора. Подумал, что проспал подъем, со мной такое случалось. Протер глаза — в казарме полумрак, какой обычно держится на рассвете. А на улице уже светло. Окна распахнуты, кое-кто из курсантов в нижнем белье повис на подоконниках. Что-то рассматривали поверх крыш соседних домов. Вполголоса переговаривались. Дневальный стоял в дверях и умолял:

— Хлопцы! Товарищи! Тикайте по койкам! Не дай бог старшина придэ!

Именно старшину и дал бог. Он отстранил с дороги дневального, грозно шагнул в сумеречную духоту казармы и гаркнул:

— Марш по местам!

С подоконников всех как ветром сдуло. Пружины коек жалобно заскрипели.

— Дневальный! — позвал старшина. — Кто давал команду на подъем?

— Никто, товарищ старшина!

— Почему беспорядок?

Где-то далеко, на окраине, сильно грохнуло. Потом еще и еще. В окнах тихонько затренькали стекла. И хорошо различимый самолетный гул. Мы подняли головы с подушек — что бы это значило? Старшина шагнул к окну и, нахмурив брови, вслушался. Затем круто развернулся и выбежал из казармы. Маслиев сказал:

— Амба, братишки. Вместо ДКА рванем куда-нибудь подальше!

— Куда?

— Э, дорог много, все дальние, а тревога будет одна.

— Это не тревога, — возразил Борисов. — Это учения.

В казарму снова влетел старшина, а за ним в дверях появился капитан Бугаев, заместитель начальника курсов по строевой части. Старшина рявкнул:

— Подъем! В ружье!

— Отставить в ружье, — перебил капитан старшину, — курсантам рассредоточиться по своим классам.

— Я ж говорил, — повернулся Борисов к Маслиеву. — Не в ружье, значит, учения.

— Побачимо, як балакал дядька Панас, — процедил сквозь зубы Маслиев.

Собрались в своем классе. На всякий случай облачились в рабочую форму — чего ради на учения идти в новой одежде? Скрипнула дверь, заглянул дневальный:

— Во двор, строиться.

Бежим во двор. Он длинный и узкий. Курсанты выстраиваются буквой «П», внутри нее прохаживается капитан Бугаев, нетерпеливо поглядывая на часы. Он явно ждет начальника курсов.

Наконец, черная комиссарская «эмка» въехала в ворота. Скрипник, высокий, в ладно пригнанном мундире, упругой походкой направился к строю. Бугаев кинулся ему навстречу, чтобы доложить.

— Кто разрешил выводить курсантов во двор? — сердито спросил Скрипник.

— Я полагал…

— Плохо полагали, капитан. Немедленно все в казарму. Полная боевая готовность! Старшина!

— Слушаю, товарищ комиссар! — вытянулся старшина.

— Раздать боевые патроны!

— Ого! — тихо воскликнул Маслиев.

— Есть раздать боевые патроны!

Снова собрались в классе. Стало заметно теснее: у каждого скатка, ранец, противогаз. Все это сложено на столы. Винтовки держим в руках. В дверь бочком втиснулся вольнонаемный дядька, завхоз.

— Хлопцы, гляньте до мэнэ, — поднял левую руку, в которой держал какую-то железяку. — Бачите?

Маслиев спросил:

— Що це такэ?

— Герман кинул бомбу, то стабилизатор, — пояснил завхоз. — Богато наших побило.

— Брешешь! — окрысился Борисов.

— Брешут только кобели, поняв? Не хошь слухать, не слухай. Война, хлопцы, с германом.

И ушел.

Июнь жарил на совесть. Ни облачка на небе. На деревьях ни один листочек не шелохнется. А жизнь понеслась вскачь. Из штаба армии примчался связной, вручил Скрипнику пакет. Последовала команда:

— Во двор строиться!

Не успели выровняться шеренги, новая команда:

— Бегом марш!

Бежим через весь город. На улицах необычное многолюдье. Все куда-то спешат. Промчалась с грохотом по булыжной мостовой колонна порожних грузовиков, проползли два танка. Вот строй бойцов — идут на запад, лица сосредоточенные, суровые. В небе гудят самолеты, но город не бомбят. Плывут на восток тяжело, натруженно — с бомбами. Другие пролетают низко, на запад, видимо, отбомбились. На крыльях и фюзеляжах белые кресты.

Строем поротно движемся к западной окраине города. Потом бежим по проселку. Впереди Скрипник и Бугаев. Замыкают комроты и лейтенант, прозванный Маслиевым «Пионерчиком». В поле нас настигли два «юнкерса». Мы еще не знали, что в таких случаях надо делать. Остановились, разглядывали самолеты. Повезло нам, конечно, крупно. Пираты, видимо, уже израсходовали весь свой боезапас и теперь лишь скалили зубы да грозили нам кулаками. А мы воинственно потрясали винтовками, но тоже ни одного выстрела не сделали.

Покидая казармы, мы еще не очень верили, что война началась по-настоящему. Пока все воспринималось как игра. И самоуверенности хоть отбавляй — как двинем всей своей могучей махиной, от фашистов только перья полетят, мокрое место останется. Нам еще предстояло привыкнуть к мысли, что война началась самая жестокая во всей истории, что отныне стрельба стала ее главным законом. Стрельба по врагу. Если ты его не убьешь, то он убьет тебя.

В тот первый день кто-то из наших командиров дал маху, перепутал населенные пункты, куда нам требовалось прибыть: вместо местечка Старосельцы мы пришли в Новосельцы. А расстояние между ними солидное. И снова марш. Жара стояла адская, добрались до места мокрые, распаренные, полчаса приходили в себя. На одном из привалов свалились на нас три «мессершмитта» и начали поливать пулеметным огнем. После налета мы не досчитались нескольких человек. То были первые наши потери.

Возле Старосельцев мы заняли участок обороны. Окопы рыли полного профиля. Земля каменистая, а лопаты у нас малые саперные, больших захватить не догадались. Семь потов пролили, пока с горем пополам окопались.

Вечерело. Повеяло прохладным ветерком. Он как бальзам для разгоряченных тел. После дневной сутолоки, гула самолетов и машин наступила тишина. Наши окопы протянулись по обе стороны дороги, ведущей из Белостока к границе. На реке Нарев, как нам объявили, кипели бои.

Старшина, прихватив с собой Борисова, двинулся на поиски продовольствия. Снабженцы где-то потерялись, а есть надо.

Рязанцев присел на бруствер Маслиева. К нему присоединились я и еще несколько курсантов. Курили. Рассуждали о том, где наши, где противник и почему мы здесь окопались, если бои идут на реке Нарев.

В стороне Белостока, у горизонта, поднялось аспидно-черное облако дыма. Оно упорно ползло вверх, в белесое, предвещавшее жару вечернее небо. Снизу облако подпирало ярко-рыжее пламя. Затем донесся густой гул, дрогнула под ногами земля, с бруствера посыпались комья земли. Маслиев нахмурился и озабоченно сказал:

— А ведь там, други мои, был склад ГСМ. Помнишь? — повернулся к Рязанцеву. — Там же квартировал наш полк.