Нгуен Нгок - Страна поднимается

Месяц прошел, как поставили деревню у берега Бонгпра, расчистили от леса землю под посевы, и Нуп отправился осмотреться получше в здешних горах, отыскать место, где будет удобнее встретить француза. Он взобрался по крутому склону ущелья, где путь преграждали отвесные выступы скал. Теперь, когда не было соли, подъем утомлял вдвое против обычного: дух захватывало, и колени тряслись — вот-вот развалятся. Из последних сил добрался он до камня, укрытого прохладною тенью, и присел отдохнуть, глядя вниз с крутизны. Тут на память ему пришел рассказ старого Шунга о камнях.

— Все равно, ведь камни-то эти — порожденья родной земли! Мы должны рассказать им все, пусть разгневаются на француза, уж тогда мы его одолеем.

Нуп, выбрав камень побольше, подтащил его к краю ущелья, от усталости и напряжения у него потемнело в глазах. Он разжал руки, и камень помчался вниз к подножию, следуя извивам проторенной старой тропы, подпрыгивая и переваливаясь с боку на бок.

— Все ясно! Теперь французу конец.

Слазив в ущелье, Нуп почувствовал вроде прилив сил и даже развеселился. За едою кусок, сдобренный пеплом, не становился больше колом в горле. Он отыскал Сипа, и они, выйдя вдвоем за околицу, подошли к краю обрыва и глянули вниз. Вдоль лощины меж высокими горами бежал ручей Бонгпра. Дальше по склонам расстилался зеленый лес, и ему не видно было конца и края.

— Натаскаем сюда камни, — сказал Нуп, — и сложим в кучу. Француз начнет подниматься в гору, а мы столкнем их с обрыва. Они полетят вниз и — хочешь не хочешь — разнесут на куски вражьи головы.

Вечером обсудили все это с деревенскими стариками, старики дали свое согласие. Спросили людей помоложе, и те согласились. На другой день Нуп с парнями отправились в горы, нарубили бамбук, сплели из него широченную прочную циновку. Из лиан свили четыре толстых каната — четыре тяжа. Натаскали больших камней — какие с человечью голову, а какие и с добрую свинью, побросали на циновку, перекинули канаты через ветки высокого дерева у истока Бонгпра, подтянули циновку с камнями повыше да и завязали тяжи. Так она и повисла над ручьем. А к самому краю циновки привязали веревку подлиннее. Нуп спрятался в кустах, держа конец веревки, потом дернул ее изо всех сил. Циновка наклонилась набок, камни, подталкивая друг дружку, выпрыгнули наружу и с шумом ринулись вниз по ущелью. На испытанья камнемета собралась вся деревня. Видя такую удачу, люди закричали:

— Вот это да!..

— Ну, французу теперь не вернуться восвояси, не видать отца с матерью!..

— Нет, коли так, люди бана непременно дождутся соли дядюшки Хо!..

Сделав первый камнемет, деревенский люд усердней прежнего стал острить колья, ладить луки-самострелы. Торную тропу оставили для каменной лавины, а по бокам склоны сплошь утыкали острыми бамбуковыми кольями да шипами. Девяносто жителей Конгхоа — у всех, кого ни возьми, глаза воспалены, щеки ввалились, — девяносто жителей Конгхоа, неотступно выполняя замысел Нупа, укрепляли новую свою деревню в Бонгпра. Дело нужное, иначе не дождаться им соли от дядюшки Хо.

В четвертом месяце в Бонгпра случилось важное событие: Лиеу родила своего первенца. Нуп в этот день ушел к ручью промышлять рыбу. Услыхав новость от соседей, он, позабыв лежавший на камне тесак, кинулся к дому.

«На кого он похож? — думал Нуп, — На отца или на мать?»

Ноги сами торопились — быстрее, быстрее… Добежав до дома, он, не успев еще подняться по лесенке, услыхал плач младенца и обрадовался чуть не до слез. Он взял сына за руку: ладонь его была большая и черная, а у сына — крохотная, белая. Глядя на белую ладошку, он смеялся и повторял:

— О! Какая маленькая, какая маленькая!

Да, видел он, сын похож на него, но чем похож, понять не мог.

— Хорошо! Очень хорошо! Когда он подрастет, страна наша станет небось повеселей, чем нынче. И соли будет вдоволь…

С утра Нуп не пошел расчищать поле, остался дома с сыном. Но во второй половине дня пришел на делянку и дотемна рубил заросли. А когда огляделся, почудилось, будто бок о бок с ним махали тесаками еще двое: иначе б ему столько не наработать.

На полях выжигали порубленные заросли, готовились высаживать рис. Хорошо, что солнышко пригревает. Выгорит прежняя поросль без остатка, остынет зола, а там, в конце четвертого месяца, пора и рис сажать. Хорошо бы еще следующий, пятый, выдался дождливым. Рис, если поначалу пройдут дожди, поднимется высокий, с крепким зерном. В девятом месяце он поспеет — отдыхай себе, ходи на охоту, развлекайся до третьего месяца следующего года; а там — начинай все сначала.

Но как-то ночью, в самом начале четвертого месяца, с неба обрушился ливень. Заголосили лягушки. Вода в ручье поднялась и затопила напрочь береговые камни. Птицы нигде не находили себе пропитанья. Люди, забившись в дома, поглядывали на небо; приготовленные плетенки с семенами отодвинуты в сторону, в глазах у людей тревога, лица пожелтели.

— Небо наслало на нас голод!..

Лишь через пять дней кончился дождь. Народ сразу вышел проведать поля. Все кончено! На только что выжженных участках пробились, напоенные ранними дождями, ростки кустов и трав и захватили всю землю — некуда высадить даже зернышко риса. Потом пригляделись: на делянках, где побольше камней, дикая поросль стояла не так густо, и можно было еще высадить хоть немного риса да кукурузы. Но там, где камней мало, места для посева не осталось: всюду торчали крепкие, как гвозди, ростки. Эти делянки придется бросить. Во всей деревне двадцать очагов — двадцать семей. Расчищено было тридцать делянок, теперь двадцать из них пропали; осталось десять — и самых худших. Были еще делянки под хлопком, но на нем даже не завязались плоды, листья опали, и он засох.

С девятого месяца в деревне Конгхоа начался голод. Прежде других голод наведался в дом Гипа, первого в деревне бездельника.

— Гип, — говорили соседи, — лепив как камень.

И если кто отлынивал от работы, его укоряли:

— Ну, ты — сущий Гип!

В одиннадцатом и двенадцатом, в первом и во втором месяцах народ промышлял рыбу и охотился на оленей. Гипу нравилось ходить вместе со всеми — возьмет рожок и знай себе дудит. Потом, с третьего по девятый месяц, люди работают в поле. Но Гип и тогда то сидел у ручья, ловя рыбу, то хаживал в горы за оленем. Выбранит мать его на чем свет стоит — он, глядишь, отправится в поле, да только, как придет, усядется и глазеет по сторонам, с девушками болтает, а не то на рожке задудит.

— Ты что же, и сам дудкой стал? — выходила из себя мать.

А он в ответ улыбается, зубы скалит.

Гип и пел прекрасно, и играл. Но вот уже и в годы вошел, а жены все себе не сыскал.

— За него выйдешь — оба с голоду помрем, и он, и я, — говорили девушки. — А будут дети — и им конец!..