Нгуен Нгок - Страна поднимается

В Конгхоа француз нагрянул, когда только собрали рис и кладовые, стоявшие на сваях у каждого поля, были полны зерном до самых крыш. Поутру люди вышли в поле и вдруг слышат: палят ружья. Ну вот! Пришла беда! Француз пожаловал!.. Сперва пальба доносилась издалека, потом зазвучала близко. Приглушенная поначалу, она гремела теперь как гром. Никто не успел ни собрать добро, ни угнать свиней с буйволами, ни прихватить одежду и даже набедренные повязки. Каждая семья — от каждого, как говорится, очага — умудрилась лишь унести по корзине риса да по котлу. Бежали на гору Тьылэй. Мать Нупа тащила на спине младшего сына: и без того сгорбленная, она под пошей своей совсем согнулась. Перепугавшись вконец, она только и захватила из дому горшок с известью для бетеля.

— Эй, Нуп! — крикнула она, увидав своего первенца. — Как хорошо, что ты объявился, сынок. Захвати-ка большую корзину с рисом. Да не мешкай! Быстрее, быстрее! Уж на этот раз дом наверняка сожгут! И свиньи сгинут, и рис! О небо!..

Нуп, примчавшийся из общинного дома, держал в руке самострел, за спиной у него висел колчан со стрелами. Забросив за плечи корзину с рисом, он разом сбежал со ступенек и кинулся на поиски Сипа.

— Сип, — сказал он, найдя приятеля, — отнеси, будь другом, эту корзину в лес, чтоб мать не осталась без риса.

— А ты сам-то что? — спросил Сип.

— Я… я остаюсь, буду драться с французом.

— Нет! — воскликнул Сип. — Ты не сделаешь этого!

Нуп, подставив поближе плечо, перекинул корзину за спину Сипу. Тот глянул в потемневшие от гнева глаза Нупа и понял: всякие уговоры напрасны. Поправив корзину, Сип припустил вслед за соседями.

Мать Нупа, добежав до околицы, обернулась: сына нигде не было видно.

— Эй, Нуп! — закричала она, стеная и плача. — Нуп, где ты?..

Нуп подбежал к ней:

— Идите, идите, мама. Сип отнесет вам на гору рис. Я никуда не уйду, померяюсь силой с французом. Вы идите, а я подстрелю француза, увижу его кровь — и сразу за вами!

Мать — она с того самого дня, как Нуп вернулся из Анкхе, что ни ночь плакала украдкой, — сказала:

— О, сынок, ты, видно, совсем меня не любишь. Зачем обманул меня? Что ты делал в Анкхе? Ведь француз допускает туда только своих прихвостней, а других бросает в тюрьму. Ты-то ведь не перекинулся к французу? Зачем же ходил в Анкхе?

— Ах, мама, — нахмурился Нуп, — и вовсе-то я не перекинулся к французу. Просто хотел разглядеть его поближе. Если уж биться с ним, без этого нельзя. Все высмотрел — и большие ружья, и железных птиц, и повозки. Силища, ничего не скажешь. Но сам француз в точности такой же человек, как и мы. Никакой он не бог. Вот подстрелю его, и поглядим: покажется кровь или пет.

— О горе! — ужаснулась мать, — Да разве тебе одному такое под силу?!

— Ничего, мама. Сперва я попробую, а там за мной пойдет вся деревня…

Француз был уже совсем рядом. И Нуп взял на изготовку свой самострел. Мать взглянула на него и впервые увидела, что он выше ее на целую голову. Нет, стариковским устам не убедить молодое сердце. Вон и лоб у сына высокий и выступает вперед точь-в-точь как у отца — верный признак упрямства. Она вытерла слезы и двинулась вслед за соседями, сказав напоследок Нупу:

— Ты уж, сынок, осмотрись да прикинь все как есть.

Нуп сидел в общинном доме и ждал. Господин солнце позолотил своими лучами верхушку мангового дерева у околицы, потом, постепенно, и ствол до самых корней. Ружья почти не стреляли больше. Может, француз пошел другой дорогой? Нуп решил выйти к ручью Тхиом — поглядеть, в чем дело. Дорогой он вдруг остановился: что за мерзкий запах? Неужто тигр? Зашуршали мелкие камешки. По спине у него пробежал холодок. Нет, это не тигр. Француз! Это его запах, резкий, как у тигра, Нуп запомнил его в Анкхе. Он отступил на шаг. Ему захотелось вдруг бежать без оглядки. Огляделся: рядом ни дерева, ни куста. Кругом лишь низкий тростник. Нужны непременно привычные деревья, кусты, камни — они укроют от врага, помогут в бою. Нуп стрелой добежал до деревни. Укрылся за стволом манго, присел и, подняв самострел, изготовился. Вот они, французы! Один… Другой… Третий… Четвертый… Десятый… Нуп следил за каждым их движением.

Но они не видели Нупа. Беспокойный взгляд их перебегал с дома на дом, пытался проникнуть в каждую дверь, замирал на каждом дереве, на кустах у лесной опушки. Все казалось им непривычным и странным, они явно побаивались. Нуп решил: пора, надо стрелять. Но вдруг рука, сжимавшая самострел, опустилась. Он вспомнил слова Гипа и снова подумал: прольется ли кровь француза? А если моя стрела не убьет его, мне-то удастся уйти?

Французы, все до единого, забрались в общинный дом. Вскоре оттуда послышались грохот и звон. Наверно, они расколотили вдребезги кувшины с вином. А там пошли крушить все, что попалось под руку. Нупа так и подмывало броситься к общинному дому. Но вдруг из дверей высунулся француз и стал озираться вокруг. Потом он вышел наружу и направился прямиком к манговому дереву, за которым прятался Нуп. Вот он уже близко. Нуп не сводил с француза глаз; только сейчас он почувствовал, как горят у него уши. Француз ничего не подозревал. Самоуверенный и наглый, он шел, выпятив свою волосатую грудь. У него были непривычно светлые глаза и рыжие волосы. Во всей повадке его было что-то звериное. Нуп вспомнил, как он однажды подстрелил тигра. Этот француз — сущий тигр. Теперь он совсем рядом. Еще шаг, и он заметит Нупа. От винтовки его тянуло пороховой гарью. Нуп не видел теперь ничего, кроме его живота.

Фьюить!

Нуп спустил тетиву!

Стрела вонзилась французу прямо в живот. Он застыл на месте. Винтовка выпала у него из рук. И он грохнулся навзничь, заревев, точно раненый буйвол. Французы тотчас высыпали из дому. Их набежала тьма-тьмущая. Самое время уходить. Но Нуп не трогался с места. Нет, он должен увидеть — покажется ли кровь? Он выглянул тайком из-за дерева: француз валялся кверху брюхом, из которого торчала стрела.

Брюхо толстое и белое, как у лягушки. Но крови не было. В чем дело? Почему не видно крови?

Один из французов наклонился над раненым и выдернул стрелу. Ага! Из белого брюха хлынула красная кровь. Она залила весь живот и темным пятном растеклась по земле Конгхоа. Нуп со всех ног кинулся прочь.

— Авансе!.. — заголосили французы, — Авансе!.. [6] Avancez! — Вперед! (франц.)

Большое ружье пальнуло ему вслед. Бум! — грохнуло справа. Бум!.. Бум! — громыхнуло слева, потом сзади. Пули стаей гнались за ним, посвистывая: тюи-тюи… Но он уже скрылся в чаще. Нуп петлял между деревьями из стороны в сторону. А пули не умели петлять, они летели только прямо, и деревья останавливали их. Листья, срезанные пулями, падали на спину Нупу.

Но вот ружья стали стрелять пореже, а там и вовсе умолкли. Опустился вечер. Птицы уснули. Французы остались в деревне. Нуп углубился в горы, он искал земляков. По сколько ни шел, куда ни сворачивал — нигде ни души. По правую руку — никого не встретил. По левую — никого. Иногда, заслышав шорохи и шум, он думал: вот они. Но следом раздавалось рычанье, и он понимал: там тигр. Усталый вконец, он время от времени валился на землю и, прикорнув у ближайшего дерева, забывался недолгим сном, чувствуя напоследок, как трава холодит разгоряченное лицо. Потом, вздрогнув, просыпался. Нет, разоспишься еще и угодишь тигру в лапы. А если тигр сожрет его, некому будет сказать Гипу, Ньонгу, всем землякам: знайте, стрела и француза ранит до крови, никакой он не бог… Всю ночь шел он по лесу, то ликуя: мол, все же увидел вражью кровь, то гневаясь: еще бы, ведь француз забрал весь рис, пли думая: где-то теперь Лиеу?.. Рассвело, а он все шел; рассеялся утренний туман — он шел и шел. Так добрался он до ручья, имени его Нуп не знал. Вдруг он увидел: там, где ручей выбивался из-под земли, дрожат листья на ветках. Люди! В кустах прятались четверо или пятеро ребятишек… Да, они там, вся деревня. Дети, завидев Нупа, бросились наутек.