Андрей Платонов - Солдатское сердце

Я стал думать, но думал мало. Как старослужащий я сообразил, что мне надо, и повернул обратно за тенью людей.

Три неприятеля гнали перед собой бревно. Они опирались на него руками, положили на него автоматы трубками вперед и ворочали в воде ногами, чтобы плыть на нашу сторону. А я был сзади у них. Стрелять с воды трудно, автомат замочишь, шум подымешь и промахнешься. Оно бы можно дать огня, но крайности пока нету. Опять они, думаю, в Замошье направляются. Стал я серчать.

Немцы оставили свое бревно, толкнули его по течению и встали в воде по грудь; далее уже был берег вблизи. Я тихо заплыл им вниз на фланг и тоже ступил ногами на дно, а затем сразу порешил их очередью, и когда управился с их участью, то вздохнул для отдыха. Чтоб не отвыкать от холода, я сразу поплыл обратно; плыву опять в тумане за своими, вынул на случай клинок и всадил его себе в шинель на груди, чтобы, сподручно было его взять. Слышу — в тумане выстрел раздался, а затем очередями начали палить; наши немцев губят на воде. Я по воде на огонь поспешно пошел. Плыву, наблюдаю — гляжу, из туманного стеснения, из самого сумрака, как из глубины колодца, идет на меня тихая тень, и чем ближе, тем она больше. Потом увидел ближе и понял — это крупный немец на спине плывет, и неизвестно мне, мертвый он или живой. Я обождал его, он наплыл на меня, сделал взмах наружу руками, повернулся было ко мне и сразу пошел под воду.

Я плыву далее по своему делу. Смотрю, опять Самошкин на виду показался и автомат наружу изо всех сил держит, а в воде соблюдает устойчивость одними ногами. Он мне сказал, что сейчас плот с немцами плыл по воде, семеро солдат было на нем, шестерых побили, а один вроде целым остался и уплыл по реке вручную.

— Едва ли он цел, — сказал я Самошкину.

— Плывем на крутой берег! — сказал мне Самошкин. — Я теперь к туману привык и направление знаю.

Мы выплыли с ним к отвесному правому берегу, но не враз нашли место, где можно было выходить, а еще долго плыли навстречу течению у мокрой глиняной стены того берега.

Подъем на кручу нам устроили немцы. Они, догадливые, подволокли туда на отвес два деревянных блока с веревками, чтобы спускать сверху загодя сшитые плоты. Два плота они спустили и войско свое на них посадили, всего, должно быть, до взвода, вроде бы боевой разведки или штурмового десанта, — а там, кто их знает, что они далее делать полагали, — но мы их в тумане на воде встретили и отрешили от жизни, а саперы наши не дали управиться их саперам, чтобы те блоки отстранить иль покалечить, — наши саперы сбили пятерых береговых немцев огнем из туманного сумрака.

Поднялись мы на сушу и опять собрались все вместе в целости.

Наш командир старший лейтенант товарищ Клевцов осмотрел нас каждого.

— Ничего, — говорит, — мы на ветру обсохнем. Вперед!

И мы побежали по суходольному лугу в неприятельскую сторону. А видно было спереди шага на четыре, не более. Но командир наш знает, что у нас будет впереди, и боец с ним спокоен, с ним мы до самой нашей границы бежать вперед согласны.

Глядим, туман вкруг нас клочьями пошел, и видно стало вперед гораздо далее. Солнце, стало быть, на небе в силу вошло и поедает туман.

Командир остановил нас, разведал местность, поговорил, что нужно, по радио и велел нам вкопаться в грунт.

Мы расселись своей ротой в кустарнике по склону широкой балки, но пробыли там недолго.

Впереди нас, вверх по балке, оказался целый немецкий укрепленный район, и правый его фланг был в торфянике, где прежде жители копали торф.

— В воде мы с вами, дорогие мои, нынче спозаранку воевали, — сказал нам наш командир роты, — а в эту ночь мы будем в огне сидеть и из него бить врага!

Мы тогда не сообразили его слов. Потом уж и нам понятно стало, что придумал наш командир.

День отстоялся погожий; после обеда нас бомбила авиация — шесть «хенкелей», но бомбили они наспех, понизу не ходили, и мы прожили без потерь. А к вечеру, к сумеркам наша артиллерия с левого берега стала бить по немецкому укрепленному району, и уж била она расчетливо, каждый снаряд укладывала по живому месту, чтобы не зря пушки шумели. Торфяной площади тоже досталось огня. Торфяник почти сразу зачадил от нашей артиллерии, там в залежи начался пожар — ничем его не уймешь. Это, стало быть, наш командир заказал нашей артиллерии такой огонь — где на сокрушение, а где на поджог.

Однако ночи мы не дождались. Пришел приказ, что нужно тут же, после артиллерии, идти на пролом всех укреплений неприятеля и другие роты нам идут вслед через Днепр на подмогу.

Командир роты ставит задачу — немедля занять тог торфяник, что горит в земле перед нами; в середину немецких укреплений пойдут наши танки, а за ними прочие наши пехотные подразделения, нам же не что иное, как надлежало занять немецкий фланг, торфяную залежь.

Поглядели мы, куда нам идти. До залежи было километра полтора; пройти, конечно, можно — тут и кустарник кое-где по балке рос; а где в рост идти нельзя — у солдата живот шершавый, можно и на животе ходить. Пройти местность можно, но в торфе пожары горели, и теперь, когда чуть стемнело, явственно видно было красное пламя, которое языками выходило из очагов земли, а над всей залежью чад стоял; оттуда и муравьи на выселку ушли. По местности мы пройдем прохладно, а далее, как отвоюем торфяник, так там в огне нам нужно сидеть… Командир товарищ Клевцов сам сказал нам, что мы зря угара боимся; это немцы там, должно быть, угорели и уползли оттуда, но мы нарочно так сделали, чтоб они освободили нам дорогу далее вперед.

— А вы, товарищи, — сказал нам офицер, — вы меня знаете, вы в том огне гореть не будете и в торфяном чаду не угорите… Я сам пойду вперед, я научу вас, как надо там дышать… На торфе едва ли теперь немец остался, мы займем залежь как пустое место и облегчим себе и всем другим подразделениям общую боевую задачу…

Мы молчим и слушаем, мы уж понимаем кое-что и делаемся довольными: каждый ведь человек имеет сознание, и он радуется, когда торжествует ум. Тогда и дураку видно, что он тому разуму тоже родня, хоть и дальняя.

— Слушайте меня, — говорит командир. — Огонь поедает воздух, он кормится им, огонь без воздуха не горит. Огонь сосет к себе понизу чистый полевой воздух, и каждому из вас нужно найти себе место, где дышится безвредно и можно терпеть. Там и следует находиться. Можно покопать саперкой и дать воздуху проход свободней — пусть пожар в торфе горит сильней, а ты прильни к потоку воздуха, как к ручыо, и дыши вольно. Жарко будет — раздеться можно, обсушимся, и в огне можно жить, но разуваться нельзя, портянки будем сушить в другом месте…

— Товарищ командир, — обратился связной, — по радио передали: сирень цветет!

Командир дал команду — изготовиться к атаке.