Михаил Шушарин - Солдаты и пахари

— Есть предупредить.

Однозначные ответы Макара Тарасова озадачили комкора:

— Слушай, Федорыч, ты чего это заладил: «есть», «слушаюсь», «разрешите спросить»… Что с тобой?

— Потом, Сеня.

— Сейчас же докладывай. Приказываю!

— Приказываешь? Эх, Сеня… Да разве можно такие приказы отдавать? Погиб у меня Рудька… И весь батальон его, до единого… В том самом бою.. Он и есть тот комбат, которого ты хочешь представить к Герою!

— Извини, Федорыч! — помолчав, сказал Екимов и положил трубку.

Сумеречный был день. Ветер крепчал, заковывая снарядные прораны на льду, и они начали отливать антрацитовым блеском. Горизонт полыхал пожарами, изредка доносились звуки разрывов. На развалинах города, на обрушенных улицах, протянувшихся вдоль Волги на многие десятки километров, висела тишина.

Пленные немцы шли организованно, соблюдая дисциплину. Каждый офицер, назначенный руководителем колонны, имел специальную карточку с указанием маршрута, мест отдыха и приема пищи. Не «перерабатывавшие» никогда еще такого количества пленных, наши штабисты и интенданты мгновенно нашли решение этой нелегкой задачи… Полетели к колоннам машины с кипятком, кухни дымились под обрывами, в заветерье.

А они двигались… Нескончаемые колонны людей, обмороженных, вшивых, униженных. Их силком повыгоняли из подвалов лежавшего в разрухе города, напоили чаем с сахаром, накормили доброй кашей и хлебом. И вот они шагают с нескрываемой надеждой на жизнь. Могло быть и иначе.

— Товарищ генерал, — опасливо заговорил стоящий рядом Тихон Пролаза. — Разрешите спросить?

— Давай, спрашивай.

— Как вы думаете, товарищ генерал, скажут они нам после спасибо или нет?

— А ты как думаешь?

— Думаю, что нет.

— Поясни.

— Они же не поняли ничего… Гитлер у них — главная сука… И он все еще гавкает на нас… Ну и, сами понимаете, сучка — гав, щенята — тоже гав. Будут они на нас гавкать еще долго!

— Ишь ты! — Макар только что понял хитрость своего ординарца… О чем угодно старается затеять разговор, только не о нем, не о Рудольфе. Не о беде!

Степка, Рудольф… И этот старый хитрец Тихон Петрович!

Сколько же было у Макара и Оксаны радости и печали с ними пережито, перемолото… Тихон — это же непоседа. Не сидится ему, не лежится всю жизнь. Уходил с детьми в не тронутые цивилизацией дальневосточные сопки, на рыбалку или за ягодами. Учил ребятишек охотничать, ловить рыбу, угадывать непогоду, распознавать травы. И все у него выходило запросто, непосредственно… И все вызывало огонь бдительной Оксаны Павловны. Из-за этого Макар строжил своего ординарца, экзаменовал жестко.

— Ты часто объясняешь ребятам названия растений. Так?

— Точно так. Это необходимо хорошему военному человеку.

— Правильно. Но ты мне скажи, как, к примеру, называются вот эти соцветия? — Макар указывал на пушистые почки вербняка.

— Это? Неужто не знаешь? Это — котовы яйца.

— Ага. Ясно. А вот это? — встряхивал Макар веточками дикого винограда.

— Это — виноград. «Козьи титьки» называется. Ты что, товарищ командир, простых вещей не знаешь?

Макар втолковывал Пролазе, что так растения называть нельзя, что есть научные их названия. Но Пролаза возмущался и начинал сердиться:

— Во веки веков так называли, и люди не хуже вас были. А сейчас нельзя. Парнишкам вредно! Как услышат, так сразу и испортятся! Тьфу! Прости меня грешного!

А Степа и Рудик? В какую «глухую защиту» уходили они, оберегая Тихона. Они вставали плечом к плечу, задиристые, как молодые фазаны. И говорили родителям веские и даже обидные слова: «Только бездельники могут сидеть сложа руки и не изучать край, в котором живут… Тихона Петровича не троньте! Вам его не понять».

И сам Тихон в те годы не раз говаривал Макару: «Дети твои, командир, — как все равно мои… Мы их обязаны человеками сделать!»

Женился Тихон поздно и неудачно. Было это в Саратове, перед войной. Высокая, чуть сутуловатая Фроська не оплакивала свою девичью красу да русу косу, да молодую волюшку, да отчее заступничество. Она была худруком в военном ДК, играла на скрипке, забывала о Тихоне. Но это куда бы еще ни шло. Начала Фроська водить домой разных мужиков, как она объясняла, «репетиторов». Застав ее однажды с очередным «репетитором», Тихон объявил:

— Жена из тебя, Фроська, не получится, потому как зад у тебя с рождения в дегтю… Давай мой чемоданчик и не льни ко мне… Можешь быть свободна!

Дети командира, Рудольф и Степа, стали для Тихона Пролазы утешением и радостью, предметом забот и волнений… И вот пришло горе. Они, стареющие военные, приняли его так же мужественно, как и потерю Сани в далеких двадцатых годах. И, может быть, все было бы зарубцовано и смято беспокойной, неустроенной военной жизнью и продолжавшимися лишениями, если бы однажды вечером не позвонила из штаба корпуса ничего не знавшая о гибели сына Оксана Павловна.

…Тернисты и неисповедимы военные дороги. То разбегутся навеки, оставив в памяти лишь едва приметные следы, то сойдутся в одну, и побежит такая дорога, как одна судьба, в одну сторону. И врачует эта судьба, и объединяет, и надежду хранит всем по равной дольке.

Легко об этих дорогах слушать, да страшно видеть.

В штабе корпуса Оксану Павловну решили подготовить к горестному сообщению о гибели сына. Командир корпуса Семен Викторович Екимов, даже в самых трудных условиях любивший создавать хороший жизненный уют и требовавший этого от подчиненных, провел ее в ярко освещенную, устланную коврами землянку.

— Это у нас апартаменты для гостей, — посмеивался он. — Я тут пленных немецких генералов перевоспитываю.

— И удается?

— Нет, Оксанушка, не удается. Безграмотный народ, темнота и волки!

Ловко открыл красиво оформленную бутылку вина.

— Выпей две капли.

— Такие вина вам Ставка посылает? — кивнула Оксана на бутылку.

— Есть и трофейные… Есть и свои вина, не хуже… А солдатам водку только свою даем… От мороза — спасение великое! Ну, ты давай выпей! Сейчас Тарасов приедет.

И тут Оксана неожиданно для себя увидела все враз: и нервно бьющийся на виске генерала сизый живчик, и вздрагивающие его щеки, и смертельно усталые глаза. Он, кажется, поймал этот ее немой вопрос, заговорил тихо, торжественно:

— Ты, пожалуйста, будь мужественной, Оксана… — Маленькая рюмочка дрогнула, вино плеснулось на ковер.

— Говори, Екимов. — Она зашаталась в нервном ознобе. — Рудольф? Да? Так?

— Ему… посмертно… звание Героя…

— Господи!

Оксана сумасшедше взглядывала в лица успевших приехать Макара и Тихона, давилась слезами, спрашивала злобно:

— Все почести и звания, какие вы ему наприсваиваете мертвому, они мне заменят его? Сына? И вам не стыдно?