Михаил Алексеев - Солдаты

Над Донцом висела реденькая пелена тумана. Недалеко, севернее, за рекой, подернутые дымкой, проступали очертания Белгорода. Дремала война. Редко и лениво ухали пушки, точно глубокие вздохи пробуждавшейся земли. В маленьком окопе боевого охранения стояли два солдата. Один из них, широкоплечий, смуглолицый, жмурясь от солнца и сдвигая черные брови, всматривался за реку, в сторону неприятеля, и изредка что-то говорил своему товарищу. Тот не отвечал. Это, очевидно, не нравилось смуглолицему, и он сказал уже громче:

— Аким, ты что, не слышишь?.. Почему не записываешь? Ерофеенко!..

— Что?.. Ах, да… — спохватившись, ответил Аким и торопливо поправил очки на своем ястребином носу. — Собственно, что ж тут записывать?

— Как что? Не видишь — минометная батарея!

— Где это ты ее увидел?

— Да вон же! Гляди прямо перед собой. Видишь — рядом с кустарником торчат стволы.

Аким посмотрел на кусты, видневшиеся сквозь пелену тумана, и неожиданно рассмеялся.

— Друг ты наш Уваров! Ну какая же это батарея? Эх ты, сапер-разведчик! Макеты, брат, это, а не батарея! Неужели не видишь?

— То есть… я не понимаю тебя, Аким.

Ерофеенко снова усмехнулся.

— А тут и понимать-то нечего. Всмотрись хорошенько. Немцы вместо минометов бревна выставили. Правда, немножко глуповато они поступили — хоть замаскировали бы для виду.

Пораженный, Уваров не мог оторвать удивленного взгляда от Акима. «Вот он, оказывается, какой — этот тихий, задумчивый, рассеянный и немножко смешной Аким! Умница!..»

— А почему ты такой невеселый, скучный? — вдруг вырвалось у Якова.

Аким чуть заметно вздрогнул.

— Ничего, Яша. Просто так… Наблюдай внимательно и записывай сам.

— Странный ты какой-то, Аким. Не понимаю я тебя.

Аким не ответил. Продолговатое лицо его стало опять задумчивым. Кроткие голубые глаза беспокойно поблескивали за стеклами очков. Он напряженно всматривался за Донец, будто видел там то, что другой не мог заметить.

Уваров не стал мешать Акиму. Он начал старательно записывать данные наблюдения в свой потрепанный блокнот. Лицо его все время морщилось. Огрызок карандаша выскакивал из больших обожженных кресалом пальцев и то и дело падал под ноги, в желтовато-серую грязь. Солдат с трудом нагибался, долго отыскивал карандаш, чертыхаясь вполголоса.

Найдя карандаш, боец снова принимался писать. Грязные струйки пота бежали по щекам из-под ушанки. Уваров растирал их рукой, забыв, что она вся измазана химическим карандашом.

— Так, — говорил он. — Два пулемета. Один станковый. Проволочное заграждение в три кола. Но ничего, пройдем как-нибудь.

— Не два пулемета, а три, — неожиданно поправил его Аким, и Яков снова с удивлением посмотрел на этого странного бойца, погруженного в какие-то думы и вместе с тем успевающего заметить то, чего он, Уваров, не мог обнаружить.

Уварову очень хотелось поговорить сейчас с этим солдатом, узнать о нем побольше, но он боялся помешать Акиму.

Вынул кисет. Закурил. Раздувая ноздри, жадно вдохнул вместе с горьковатым дымом махорки пряный, дурманящий воздух, напоенный речной прохладой и здоровым сосновым запахом. Задумался. Уварова тревожил неожиданный поворот в его фронтовой судьбе. Он до снх пор не понимал, почему именно его выбрали из всего саперного батальона для участия в предстоящей операции. Особых подвигов он как будто не совершал, да и наградами не богат: только две потертые медали украшали его широкую грудь — «За отвагу» да «За оборону Сталинграда» — и все. И потом — для чего это комдиву понадобилось так далеко посылать бойцов в разведку да еще сжигать мост в тылу врага? Неужели немцы что-то замышляют?..

Сейчас правый берег реки выглядел совсем мирно и даже приветливо. Ни единого движения. Зеленая стена рощи молчаливо стояла на горизонте. Извилистые овражки сбегали к воде. В одной далекой балочке, если посмотреть в бинокль, даже паслось несколько пестрых коров-холмогорок.

И этот тихий светлый город, ничем особенно не отличающийся от сотен подобных ему городов, разбросанных по необъятным просторам великой нашей земли, с давних времен стоит на правом берегу реки. От него на север и юг бесконечными цепочками тянутся селения, большие и малые, с типичными русскими названиями — Александровка, Крапивка, Безлюдовка, Марьевка, Ивановка, Петровка — обыкновенные села, что жмутся друг к другу темными массивами рощ и садов, а в звонкие и теплые июньские ночи прислушиваются к милому пению родного курского соловушки.

Тут всего лишь несколько дней назад шли жаркие бои между немцами, переправившимися через Донец, и советскими полками, спешно переброшенными сюда из-под Сталинграда, где только что отгремело великое побоище. Неприятель был отброшен стремительной атакой, и теперь, в раннюю весну 1943 года, Донец, строгий и неприступный, разделял обе стороны — нашу и немецкую. Город и села стояли безмолвные, притихшие и, оцепенев, ждали неотвратимого…

На белгородском участке фронта установилось то привычное для фронтовиков беспокойное затишье, когда противник хоть и не предпринимает сильных атак, но докучает частыми ночными вылазками, действиями патрулей, бомбежками, внезапными и потому особенно коварными артиллерийско-минометными налетами. Так было в ту пору здесь, у Белгорода, так было, должно быть, и на тысячах других боевых участков, тянувшихся от Баренцева до Черного моря. Кто мог подумать в те весенние дни 1943 года, что здесь, у Белгорода, и у этих безвестных селений, которые значатся разве только на командирских километровках, — именно тут через каких-нибудь два с лишним месяца развернутся грозные и величественные события.

Есть на земле маленький городишко Канны. Он вошел в историю. Но довелось ли Каннам видеть хотя бы сотую долю того, чему стали скоро свидетелями Донец, спокойно кативший свои светлые воды, и эти тихие селения, и этот дрожащий в текучем мареве древний русский город?..

Впрочем, наши солдаты не думали тогда об этом. Пока что все они были заняты своими будничными фронтовыми делами: и вон те два бойца-пехотинца, что так заботливо и даже любовно оправляют только что отрытый ими окоп; и разведчики, друзья Акима Ерофеенко и Якова Уварова, неторопливо облачающиеся в маскировочные халаты, будто готовясь не к походу в неприятельский тыл, а на вечернюю прогулку; и связист, тянувший по траншее «нитку» до наблюдательного пункта командира батареи; и тот сапер, что в ночную пору ползает по сырой земле, разгребает окоченевшими руками мерзлые комья,