Валерий Поволяев - Список войны (сборник)

— Пусть земля будет девчонкам пухом, — угрюмо проговорил старшина.

— Воистину пухом — от девчонок ничего не осталось. Взрыв превратил их тела в воздух, — Довгялло вздохнул.

— Не по-русски это, — заметил Арсюха, скользнул глазами в сторону. — Русский человек должен иметь могилу. Иначе куда идти на поклон?

Арсюха был прав. Но война есть война, она сюжетов не выбирает, судьбы режет как хочет, ножом. Вдоль, поперёк — как придётся…

— Я думаю, на краю воронки мы должны соорудить могильный холмик и поставить таблички с фамилиями связисток: «Здесь лежат такие-то и такие-то…» Старшина, подбери дощечку получше, имена вырежем ножом — так надёжнее. Если сегодня сделать не успеем — сделаем завтра, — Горшков оглянулся на хозяйкин дом с полуразвороченной крышей. — А вот тётке Марфе надо будет помочь сегодня. Без крыши она пропадёт.

— А ночевать где будем, товарищ старший лейтенант? — Арсюха обеспокоенно скосил глаза к носу. — Клуня-то — тю-тю.

— Здесь же, во дворе, и переночуем. Лето. Ночи стоят тёплые.

— Может, куда-нибудь под крышу определимся?

— Вряд ли такую крышу мы сейчас найдём. Все дома заняты штабными…

Ночевать остались во дворе клуни — у продырявленной взрывной волной изгороди, на земле, расстелили плащ-палатку, нашли пару старых ватников, также кинули на землю и улеглись.

Ночь выдалась беспокойная — часа в два, в кромешной темени начал накрапывать мелкий нудный дождик, разбудил разведчиков.

Выручил Арсюха — приметил в соседнем дворе казённый брезент, оставленный ездовыми на сохранение, сбегал туда и уволок полотно. Если бы не накидка — вымокли бы все.

Арсюха вслепую свернул цигарку, запалил её и некоторое время стоял над спящими, будто охранял их, с шумом втягивал в себя вкусный дым табака, ловил глазами всплески, поднимающиеся над далёким горизонтом, на западе — то ли безмолвный свет вражеских ракет, то ли зарницы — удивительное явление ночной природы, потом раздавил потухший чинарик каблуком и проворно нырнул под брезент.

Когда нащупал рукой «сидор», поправил его, чтобы голове было удобнее, он уже спал — все движения Арсюхины были машинальными, слепыми и в ту же пору, несмотря на слепость, — очень точными.

Утром старшина вытесал из лозинового ствола могильный кол, прибил к нему пятислойную фанеру, которую он добыл невесть где, старший лейтенант узнал в штабе фамилии погибших связисток, и Охворостов аккуратно, по-школярски высунув язык от напряжения, вырезал эти фамилии на доске, потом подмазал их краской.

Краска была яркая, трофейная, синяя, текст видно издали, за двадцать шагов. И, главное, сохла краска быстро, не в пример родной отечественной, — впиталась в фанерку, малость потускнела, но держалась прочно, не пачкалась.

— Вот так-то, девочки, — грустно произнёс Охворостов, отошёл от фанерки с задавленным вздохом. — Жить бы вам, да жить… Э-эх! — он с силой рубанул ладонью воздух.

Вдвоём со старшим лейтенантом они сходили к страшной, продолжавшей остро пахнуть прелой кислятиной воронке, на закраине её установили кол с дощечкой, постояли немного с обнажёнными головами и вернулись к своим.

Придя к разбитой клуне, старшина несколько минут сидел оцепенело на охапке выброшенного наружу сена, вяло шевелил губами, словно бы ему не хватало воздуха — приходил в себя, потом поднялся со вздохом и начал из обломков дерева, в которую превратилась клуня, вытаскивать доски — надо соорудить хоть бы какой-нибудь навес. Не спать же им под брезентом… Смертью смерть, а жизнь жизнью, мёртвым надлежит лежать в земле, а живым следовать с боями дальше.

Из досок он соорудил четыре стойки, загнал их в землю, подровнял, к стойкам прибил две доски поперёк, потом две вдоль и одну по диагонали… Получился вполне надёжный каркас, на него Охворостов решил натянуть несколько кусков ткани, отрезанных от дырявых плащ-палаток, прихватить их по углам гвоздями, расправить — сделать так, чтобы всё было по-людски.

Через час работа была закончена. А раз работы не было, то оказалось, Охворостову и руки свои некуда деть. Он их то в галифе, в карманы, засовывал, то под ремень определял, то спетливал сзади, за спиной, в узел, то ещё что-то изобретал, но всё было не то, лицо у старшины наливалось тяжестью, делалось недовольным, расстроенным, в голову лезли горькие мысли.

Он прошёл к хозяйкиному дому — как там обстоят дела с крышей? Дела обстояли неплохо. Арсюха, Мустафа и Довгялло с Соломиным работали проворно, слаженно, будто единый механизм подобрался, новую крышу сделали лучше старой.

— Помощь не нужна? — на всякий случай поинтересовался старшина.

— Опоздал, Егор Сергеич, — стёр пот с головы Соломин, — всё уже… Финита, как говорят пленные итальянцы.

— Финита, так финита, — пробурчал себе под нос Охворостов, потом, словно бы вспомнив о командирском долге, решил похвалить разведчиков: — Молодцы, ребята, бабку в беде не оставили. — Оглянулся — увидел Пердунка. Кот сидел под скамейкой, врытой в землю напротив крыльца, и цепкими прорабскими глазами наблюдал за работой разведчиков. Физиономия у него была, как у десятника, которого угостили стопкой водки.

Было тепло, парило — ночью, наверное, опять сыпанет мелкий грибной дождик. Соломин не выдержал, стянул с себя гимнастёрку, сбросил её с крыши вниз.

— Старшина, пристрой куда-нибудь мой парадный кустюм, чтобы куры не затоптали.

Смешно — кур-то в бабкином хозяйстве не было ни одной, и вообще в местах, где побывали фрицы, куры не водились.

Старшина поднял гимнастёрку с земли, повесил её на кол, потом подхватил кота, продолжавшего строго инспектировать работу разведчиков, и ушёл к себе, под навес — надо было прикинуть, не следует ли чего ещё сгородить. По дороге остановился, прокричал Соломину:

— Глянь-ка с верхотуры, командира нигде не видно?

Соломин приложил ладонь козырьком ко лбу, осмотрелся:

— Не видно.

Охворостов погладил Пердунка по голове:

— Придётся нам обедать без командира.

Пердунок мурлыкнул недовольно: обедать без командира не положено. Непорядок это!

Командир вернулся к вечеру, уже в темноте, усталый, с просевшим голосом, малость хмельной, пахнущий свежими огурцами; в старой дерюжке, сцепленной двумя булавками, принёс молодых зелёных «пикулей», украшенных щетинистыми пупырышками, объявил хрипло:

— Налетай — подешевело!

Огурцы смели в одно мгновение — раннего урожая в этом году ещё не было, не пробовали ребята, — оживились, зачмокали, захрустели вкусно:

— Лепота-а-а!

Горшков придирчиво оглядел навес, потряс рукой дощаные стойки, пробуя их на прочность, безошибочно отстрелил взглядом Охворостова:

— Твоя работа, старшина?

— Моя.