Валерий Поволяев - Список войны (сборник)

Шёл он размеренно, спокойно, стараясь засекать всё, что попадалось ему на пути, отмечая всякую мелочь — фиксировал даже запахи и фильтровал их, в одном месте, в низине, уловил дух мертвечины, подумал, что лежит человек, свернул в сторону и увидел убитого лосёнка, сплюнул через плечо и спрямил путь, — через час услышал рокот автомобильных моторов — шоссе, забитое машинами, находилось уже недалеко. Спокойствие, поселившееся в душе Мустафы, не покидало его… Неожиданно он подумал о том, что ходить в разведку одному лучше, чем компанией, — рассчитывать тут можно только на себя, любезного, и довольствоваться лишь этим.

Это устраивало Мустафу.

В километре от шоссе, в небольшой липовой рощице, белел чистыми известковыми стенами большой дом с примыкающим к нему пустым коровником — этот хутор, в прошлом плотно заселённый, а сейчас пустой, был точно указан на карте. Немецкие солдаты пустили бурёнок в котёл, в землю врыли высокие деревянные столбы с антеннами: самую громоздкую антенну с чёрными железными усами установили на крыше коровника, навесили на неё провода.

«Что-то важное… Похоже на инженерный пункт, — догадался Мустафа. — Сюда могут наведываться разные шишки, а это тот самый коленкор, который старшему лейтенанту нужен… Надо понаблюдать — вдруг какое-нибудь коленкоровое изделие действительно появится на горизонте?»

Сказано — сделано. Мустафа выбрал себе точку удобную, но неприметную, из тех, что рядом пройдёшь, а взглядом не зацепишься, нагрёб на себя валежника и начал наблюдать. Чутьё у Мустафы имелось — ещё с пограничной поры, позже, уже в лагере, оно отточилось, обострилось, и если у него возникало ощущение, что охота будет удачной, Мустафа знал: так оно и будет.

Чутьё не подвело Мустафу: часа через два на хутор проследовал небольшой легковой автомобиль с громким выхлопом — прогорела труба, — выкрашенный в вязкий серый цвет; в автомобиле, рядом с водителем, сидел офицер в золоченом пенсне, ловко пристёгнутом к седловине носа, в руках осанистый чин этот держал портфель, сшитый из толстой жёлтой кожи.

«То самое, что дядюшке Мустафе и надо, — сказал Мустафа, обращаясь к себе в третьем лице, — главное, чтобы деятель этот раньше времени назад не потрюхал…»

Перебегая от куста к кусту, а в открытых местах двигаясь ползком, Мустафа перебрался на окраину удобного леска, залёг в кустах недалеко от пересечения просёлка, ведущего на хутор, с шоссейкой. Просёлок был пустынен — лишь изредка по нему, отчаянно пыля, проносился мотоциклист, либо проезжала невзрачная машинешка, типа той серой мышки-норушки, на которой прибыл чин с портфелем, и всё — крупные машины на просёлок не сворачивали. И — ни души. Хотя бы какие-нибудь солдаты-ротозеи мимо прошли, либо «штатские шпаки», ан нет…

Но хутор жил, дышал, действовал, в нём колготились люди, это Мустафа ощущал чутким своим нутром. Нюхом обострённым… Иначе бы ему и делать здесь было нечего.

Он ждал, когда хлипкая серая машинешка покатит из хутора на большую дорогу, но «серая мышь» эта так и не сдвинулась с места, она словно бы примёрзла к крыльцу жилого дома. Даже если чин с портфелем останется ночевать на хуторе, Мустафа всё равно должен будет ждать его.

Утром, когда рассвело, Мустафа приподнялся над схоронкой, увидел — серая машина по-прежнему стоит у крыльца. У Мустафы на душе сделалось легче, но потом лёгкость эта прошла: а вдруг этот хрен с портфелем ночью куда-нибудь передислоцировался? Всё ведь могло случиться! Могло, да не случилось.

Мустафа достал из мешка фляжку с водой, плеснул себе немного на ладонь, отёр лицо.

Вода освежила его. Он потряс плечами, прогоняя от себя оцепенение и холод, и занялся привычным делом — достал банку с тушёнкой. Вскрыл её финкой. Сталь финки была закалённой, легко оставляла зазубрины на любой другой стали — выточил её Мустафа в лагере из автомобильного клапана, произведённого в Москве на автозаводе имени Сталина, — ножом Мустафа был доволен.

Единственное, что было плохо — когда лезвие затупится окончательно, заточить его без станка будет почти невозможно. Семь потов прольёшь, прежде чем что-то получится. Но и это устраивало Мустафу, он был человеком упрямым, если чего-то задумывал, то своего добивался обязательно.

Позавтракав, Мустафа зарыл железную банку в землю, нахлобучил сверху ком дерна, придавил сапогом, привычным движением поднёс к глазам бинокль. Наставил его на чистенький, как игрушка, хуторской дом: чего там? Пустынен был двор, примыкающий к избе, одиноко серела около крыльца замёрзшая за ночь машинешка, да на длинных прочных усах антенны сидели две клювастые, взъерошенные и оттого похожие на попугаев вороны — больше ничего и никого на хуторе не было. Ни одного человека. Перемерли фрицы все, что ли?

Мустафа просидел в схоронке весь день — второй уже, — ожидая, когда важный фриц навострится в обратную дорогу, всё терпел, но фриц что-то не торопился. Он даже по нужде не выходил из дома. Пришлось заночевать вновь.

Ночью на хутор проследовали два мотоцикла, один за другим, утром в таком же порядке, тарахтя моторами, покинули хутор — гуськом, один за другим. А серая, сиротливо стоящая машинешка так и не сдвинулась с места. Ни на сантиметр.

Может, действительно чин с портфелем уже смылся. Под прикрытием темноты, а? А полоротый Мустафа просто-напросто прошлёпал его? Мустафа недовольно дёрнул головой, задрал подбородок в заносчивом движении, будто нервный тик пробил его, схватился за автомат, огладил пальцами влажное, с облезшим лаком ложе, холодный дырчатый кожух ствола, бобышку затвора, мокрую защитную скобу, прикрывающую спусковой крючок от случайного нажатия, а значит — от беды… Лучший друг всякого солдата — автомат ППШ. Особенно, когда в загашнике имеется несколько дисков, по самую завязку набитых патронами.

Мустафа привычно прошёлся окулярами бинокля по пустынному двору. Никого и ничего. Хоть вылезай из схоронки и отправляйся на хутор с проверкой… Тьфу!

Он продолжал ждать. Мустафа умел это делать.

Ближе к вечеру, когда желтизна в солнечном свете ослабела, а потом и вовсе угасла, сменилась сонной розовиной, из хуторского дома во двор вышел водитель, поднял на машине капот, поковырялся немного в моторе и с удовлетворённым видом опустил железную округленную крышку, похожую на птичье крыло.

Мустафа понял — важный чин собирается покидать тёплое место. Это взбодрило, прибавило сил — наконец-то! Он проверил автомат. Какое всё-таки родное существо — ППШ… Живое! Отщёлкнул диск, проверил патроны — не проникла ли сырость, нет ли перекоса?

Розовина в воздухе сгустилась, солнечный свет потускнел окончательно, появились комары — оголодавшие, мелкие, очень противные, кусачие; тонкий стон их, повисший в пространстве, сверлил голову насквозь, рвал уши, застревал в висках. Мустафа ожесточённо покрутил головой, вышибая стон из себя.