Валерий Поволяев - Список войны (сборник)

Перед самым рассветом откуда-то с севера приволокло облако гари — видать, где-то бушевал большой пожар, вместе с гарью приполз сырой, пробирающий до костей холод. Цикады разом умолкли. Командир роты невольно поёжился:

— Осенью запахло.

— А что… Пора уже. До осени календарной совсем немного осталось.

На этом разговор прекратился. Горшков напряжённо, до звона в ушах вслушивался в пространство, засекал звуки, приносящиеся с той стороны, морщился, когда чернота неба расползалась гнило под светом ракеты и ночное пространство делалось прозрачным, пытался что-нибудь разглядеть, но в прозрачности этой ничего, кроме собственного носа, не было видно. Горшков так же, как и командир стрелковой роты, ёжился, приподнимал плечи и угрюмо затихал, продолжая вслушиваться в ночь.

Затем присел на дно окопа, включил трофейный фонарик и, отогнув рукав, посмотрел на часы. Было три сорок пять ночи. Часа через полтора начнёт светать.

В это время раздался жирный, словно бы смоченный маслом хлопок, за ним — отчаянный прощальный крик, вверх взвился плоский красный столб огня, на нейтральную полосу с грохотом опустилось несколько тяжёлых комков, потом противной дробью прошлись комки мелкие, каменно-твёрдые, и всё стихло. Горшков всё понял. Застонал, уткнулся лбом в грязный, холодный, как намерзь, край окопа.

Не может быть, не может быть…

— Всё, старлей, не придёт твой человек — сказал командир стрелковой роты, — погиб он.

Горшков промолчал, затем вновь неверяще, будто пробитый осколком, ткнулся лбом в край окопа. Сглотнул твёрдый горький комок, возникший в глотке, затем приподнялся и долго всматривался в холодную встревоженную темноту.

Немцы после взрыва всполошились, открыли частый пулемётный огонь. Жаркие тяжёлые струи кромсали воздух, всаживались в землю, ворошили её, от ударов пуль окоп вздрагивал нервно. Наши молчали, молчание это было погребальным реквиемом по Арсюхе.

Всё, нет больше разведчика Арсюхи Коновалова…

Позже выяснилось, что Арсюха лицом в грязь не ударил, захватил штабного офицера, но при переходе через линию фронта сплоховал, вышел за границы коридора, отмеченного сапёрами, и подорвался. А может, пленный, поняв, что шансов убежать больше не будет, вскочил внезапно, метнулся в сторону, либо просто шарахнулся в испуге и угодил на мину.

Что именно произошло, угадать уже не удастся, а по позе убитых, лежавших на нейтрально полосе, понять ничего было нельзя. Тем более, издали. Немец лежал лицом вниз, неловко подогнув голову под себя, словно собирался бодаться с матушкой-планетой, Арсюха распластался вольно, будто живой, свободно раскидав руки в стороны — ну, ровно бы уснул на несколько минут, сейчас протрёт глаза и поднимется, одной ноги и одной руки у разведчика точно не было, а умертвил его крохотный осколок, всадившийся в висок, ничтожный железный обломок, отодравшийся от корпуса мины — вошёл осколок в голову Арсюхе и навсегда утихомирил его.

Два дня пытались разведчики выволочь Арсюхино тело с нейтральной полосы, но немцы не давали этого сделать — открывали такую пальбу, что и небу и земле становилось тошно, потом до них дошло, что русским не надо мешать — пусть уберут тело, которое уже начало здорово припахивать, и своего также надо убрать, зарыть в землю, не то штабист уже вздулся и так воняет, что солдаты скоро побегут с этого участка фронта, — дышать становится нечем.

Немцы привязали к плоскому, похожему на школьную линейку с заострённым концом штыку белую тряпицу — обрывок простыни и, вскинув эту немытую тряпицу над своим окопом, начали размахивать ею в воздухе.

К командиру роты, на которого навалилась отчаянная простуда и он, сидя в окопе на снарядном ящике, пил травяной взвар — говорят, полезный, но взвар не помогал, — прибежал солдатик, исполнявший обязанности вестового, и захлебываясь рвущимся из груди кашлем, доложил:

— Товарищ командир, немцы сдаются… Белый флаг выбросили.

— Такого быть не может, — размеренным горячим голосом — не своим, простуженным, — произнёс командир роты, — просто не должно быть!

— Честное слово — сдаются!

— Это они просят не стрелять, хотят убрать своего дохляка с нейтральной полосы.

— Что делать, товарищ командир?

— Не стрелять, передай мою команду по роте, — пусть фрицы убирают. А потом мы заберём своего.

— А если они захотят убрать нашего?

— Зачем он им?

— Ну всё-таки?

— Тогда стрелять. Но нашего они трогать не будут, это точно. Даю голову на отсечение.

Немцам дали беспрепятственно убрать своего убитого, после чего двое бойцов из стрелковой роты вытащили тело Арсюхи, закатали его в рваную, просечённую пулями и пропитанную кровью плащ-палатку, ни на что, кроме погребального савана уже не годную, и приволокли в свой окоп.

Когда Арсюхино тело уже находилось в окопе, прозвучал одинокий выстрел, первый в паузе перемирия, — прозвучал он с немецкой стороны.

Природа после этого выстрела посмурнела, увяла, и сам день увял, сделался серым, стало видно, что здорово подступает осень, она находится совсем уже близко — и трава стала жухлая, ломкая до костистости, и краски земли потускнели, и небо стало невесёлым, каким-то очень уж холодным.

Через час прибыл Горшков с Мустафой и старшиной Охворостовым, старшина горько кривя губы, посмотрел на убитого, покачал головой:

— Эх, Арсюха, Арсюха… И что тебя, дурака, понесло за орденом? Сидел бы сейчас в землянке, трофейный кофий глотал бы, ан нет — понесло…

Рот у старшины устало дёрнулся, кончики губ сползли вниз, задрожали, он повернулся и попросил командира пехотинцев севшим скрипучим голосом:

— Пусть ваши ребята помогут нам вытащить тело из окопа.

— Будет сделано, — пообещал тот и, переступив всем корпусом, поменяв позицию, словно у него, как у волка, не поворачивалась шея — очень уж старший лейтенант был простужен, на шее у него сидела целая горсть чирьев, — крикнул в глубину окопа: — Зябликов!

— Старшину Зябликова — к командиру!

Пехотинцы помогли разведчикам оттащить тело Арсюхи метров на сто, в выщербленный снарядами лесок и вернулись к себе, а Горшков с Охворостовым потащили труп дальше. Старшина по дороге отирал пот, обильно появляющийся на лбу и, не переставая, вздыхал:

— Эх, Арсюха, Арсюха!..

Могилу Арсюхе Коновалову вырыли на высоком месте, где росли сохранившиеся после жестокого артобстрела сосны, — удивительно было, как они уцелели, когда снаряды сплошным ковром накрыли рослый лесной холм, — на могиле соорудили земляную пирамидку, которую украсили деревянным щитком: «Здесь похоронен разведчик 685-го артиллерийского полка Арсений Коновалов». Внизу поставили две даты — рождения и гибели.