Валерий Поволяев - Список войны (сборник)

А волки всё ближе и ближе, они уже начали прижиматься к саням, несколько зверей махом пошли вперёд, в обгон, чтобы замкнуть повозку в кольце, встретить, если, понадобится, в лоб.

Шурик выдернул из кармана «вальтер» и, почти не целясь, выстрелил в ближнего волка, лобастого, с поджатым по-собачьи хвостом и впалым животом. Промазал. Было видно, как пуля взвихрила фонтанчиком снег перед самой мордой зверя. Нажал ещё раз на спуск — снова сухо, как-то задавленно щёлкнул выстрел. На этот раз попал, зверь оскалился, обнажая тёмные дёсны, задрал голову вверх, затем ткнулся грудью в снег, стал подгребать под себя лапами сухое стеклистое крошево. Шурик перевернулся с пистолетом набок, собираясь отсечь волков, несущихся впереди, пока они не накинулись на лошадь. Прицелился тщательно, беря на мушку одного из зверей, что был наиболее, как ему показалось, злобен, но сани тряслись, рука постоянно подпрыгивала, и Шурик, сделав три выстрела подряд, трижды промазал.

Всё же выстрелы сработали — волки вдруг круто отвернули в сторону, отдаляясь от саней на безопасное расстояние, и вскоре отстали совсем. А может, и не отстали, может, продолжали идти, скрываясь в снеговых ложбинах, и Шурик их не видел.

Вдали уже виднелись низенькие, крашенные в кирпичный и зелёный цвет домики разъезда. Собственно, и не домики это были, а железнодорожные вагоны, снятые с колёс и поставленные на землю.

На подъезде к станции они вдруг опять услышали выстрелы, целых три подряд, с мерными интервалами. Значит, не чудилось Шурику сквозь сонное забытье, что стреляют, значит, было это на самом деле. «Из винтовки бьют», — определил он.

— Что это? Опять волки? — дед Петро испуганно напрягся. Прислушался.

Снова ударил выстрел. Потом ещё один. «Охрана поезда стреляет, — подумал Шурик, — она же винтовками вооружена». Вытащил из «вальтера» расстрелянную обойму, вставил новую, загнал патрон в ствол пистолета.

— Давай-ка, дед, быстрее. Поднажмём! Там, похоже, состав грабят.

На путях разъезда стояло всего три вагона: состав не состав, — скорее ощепок железнодорожного состава. В одном из вагонов — самом дальнем, была приотворена дверь, оттуда, как понял младший лейтенант Ермаков, и была совершена кража, а рядом с вагонами, расположившись в боевой позиции между рельсами и пристроив винтовку поудобнее, лежал человек, одетый в чёрный полушубок, перетянутый кожаным ремнём — стрелок железнодорожной охраны, сопровождающий ощепок поезда. Шурик выпрыгнул из саней и бегом, на ходу вытягивая из кармана шинели «вальтер», понесся к лежащему стрелку, одновременно бросая быстрые взгляды по сторонам: определял, откуда же могут нападать? Но никто не выволакивал из вагонов мешки с ценным грузом, никто не угрожал охраннику, никто не вёл ответной пальбы.

Увидел Шурик лишь три хлипкие маленькие точки, растворяющиеся в серых снегах — фигурки пацанов, во весь дух улепётывающих с разъезда. А парень-охранник был здоровенным, плечи литые, полушубок натянут на них туго, вот-вот лопнет, затылок напряжённый, красный: такому хилое пацаньё всё равно, что пыль, дунь — улетит. Опять хлопнул выстрел — в который уж раз. Охранник неторопливо перевёл затвор, выбросил гильзу на снег, снова приложился к винтовке.

— А ну, прекратить стрельбу! — звонким от бега голосом прокричал Шурик.

Парень недоумённо оглянулся, и Шурик сразу узнал стрелка: Федякин это, вот кто! Бронзовый, с крутым завитком на конце чуб, выбивающийся из-под новенькой офицерском шапки, спокойные глаза уверенного в себе и в своей правоте человека, в которых при виде бывшего никитовского председателя не возникло ничего, — ни тревоги, ни удивления, ни досады, ни злости — ничего, словом. На толстых, с сытыми канавками около ушей щеках — здоровый румянец.

— Чего раскричался, лейтенант? — неожиданно спокойным равнодушным тоном спросил, продолжая лежать на заснеженных шпалах, Федякин. — Не у себя в части, чтобы командовать.

— По ком стрельбу ведешь, с-сука? — свистящим шёпотом выговорил Шурик. — Это же пацанва.

— А мне всё едино. Воры они.

Покосившись на ствол «вальтера», на чёрный глазок дула, направленный прямо на него, Федякин, опасно сжав глаза, поднялся.

— Что у тебя за продукты в вагонах? Говори!

Снова покосившись на пистолет, Федякин выдавил сквозь сведённые в твёрдую линию губы:

— Жмых. На восток груз идёт. А эти!.. — он неожиданно резво повёл головою в сторону, где скрылись ребятишки. — Растащить его хотят. Под трибунал за воровство отдавать надо. — На Федякинской шее нервно заходил, заплясал маленький, не больше сливовой косточки кадык. — А за допрос, лейтенант, я тебя ответить заставлю. Доложу по дистанции начальству.

— Докладывай!

Сзади, давя снег, спотыкаясь о ребровины шпал, выступающих из скользких наледей, приблизился дед Петро, сощурился, глядя на Федякина.

— Смотри, лейтенант, жизнь короткая, дорожки на ней узкие, начальства не боишься — бойся меня, — предупредил Федякин, продолжая сжимать знакомо глаза. — Встретимся ведь.

— Встретимся, — согласно произнёс Шурик.

— Пристрелить бы тебя, — вдруг тоскливо произнёс дед Петро. — Как собаку. Жаль, когда ты сдезертирничал, упустили мы момент.

Шурик кивнул согласно. Потом вдруг подумал, что где-то здесь рядом Татьяна Глазачева находится, и Федякин перестал для Шурика существовать, неожиданно остро захотелось увидеть её, и он, на миг возвращаясь в своё прошлое, посмотрел по сторонам, стараясь различить — не виднеется ли где в серых угрюмых снегах женская фигурка? Но кругом было пусто, лишь привычно вбирали в себя скудный свет угасающего дня поставленные на землю станционные вагоны-домишки, жалобно темнели окнами-глазницами, подставляя свои бока лихим степным ветрам.

Оставив Федякина у вагонов, они с дедом Овчинниковым двинулись к тёмному, крытому шифером дощанику, где была размещена железнодорожная контора.

В дощанике было пусто и холодно, железная печушка едва теплилась. К стенке было прикноплено написанное старательной детской рукой расписание дрезины, которая приходила на разъезд дважды в день — утром и вечером. До вечерней ещё было время. Время, чтобы обдумать день вчерашний и день завтрашний. Вспомнить тех, что живы, и тех, кого уже нет, вспомнить детство с его радостными июльскими зорями, ловлей рыбы, пеньем птиц, движением облаков в небе, молчаливой жизнью рослых степных трав, бесшумным бегом зверей, печальными криками сов в ночи, жаркими завораживающими кострами, на которые любят смотреть из темноты пригнанные в ночное лошади, с густым медовым запахом распускающихся цветов, с весёлыми покосами, во время коих пустели, лишались жизни деревни, потому что в них не оставался никто, даже псы-собаки, те тоже уходили вместе с людьми на покос, с тяжёлым звоном поспевающих хлебов и трубным рёвом коровьих стад, идущих на звук жалейки, с горьким духом дыма, в котором коптили жирных осенних уток. Вспомнить всё то, что младшему лейтенанту Александру Ермакову предстояло защищать на фронте, ибо война ещё не кончилась — война шла.