Александр Кузнецов - Макей и его хлопцы

— Хлопчата, — сказал он в раздумье, — кто же это пёрышко немчуре вставил? — и улыбнулся.

В народе произошло движение, все заговорили. Каждый высказывал свое предположение. На низком крылечке, выходившем во двор, стояла грузная бабка Степанида.

— Не иначе, как Макей, — сказала она.

— Очумела ты, бабка, — огрызнулся дед Петро, — кабы Макей — он бы их живыми не выпустил.

— Чего напрасно гомоните! Макей, Макей! Да он со всеми своими хлопцами против немцев, что комар против слона.

Это сказал Федос Терентьевич Козека. Дед Пегро метнул на него суровый, осуждающий взгляд, а отец Макея — Севастьян Михолап взъярился, чего с ним никогда не было.

— Век прожил, а ума, деду, не нажил. Ведомы тебе такие насекомые — пчёлы? Ведомы. Вот и ладно! А какой у них обычай? Нам бы поучиться надобно: все за одного — один за всех. Медведь, кажись, какое чудовище, а ведь бежит от них.

Федос Терентьевич насупился, обиделся, а бабка Степанида не унималась:

— Коль не Макей, значит, хлопцы его — макеевцы.

Четырнадцатилетний племянник Макея, Костик, стоял у ворот и счастливая улыбка блуждала по его смуглому лицу с чуть вздернутым носиком. Его забавляло и радовало всё это. Радовало, что это сделал он, и Макей, наверное, похвалит его за ловкость. Забавляло его всё это потому, что никто и не подозревает, что он тоже макеевец. И никто не знает, что он, Костя, послал Михася к дяде Макею с запиской о том, что в деревне появились немецкие мотоциклисты.

Мотоцикл с развевающимся сзади чёрным петушиным оперением мчался по шоссе, шурша галькой и разбрызгивая весеннюю грязь, скопившуюся в выбоинах. Весело стуча всем своим железным снаряжением, он мчался навстречу неотвратимой гибели. Звенящей струной смерть эта вытянулась поперёк их дороги, и не минуть её им, не объехать. Человек в белом, словно одетый в. саван, стоит близ могучей сосны, высоко взметнувшей тёмнозеленую крону, и спокойно ожидает свою жертву..

Чёрная точка показалась на шоссе в растворе тёмного леса. Гудя, мчалась она к своему роковому пределу. Человек в белом лёг на снег и зачем‑то ударил палкой по проволоке, перекинутой через шоссе на высоте полутора метров. Прислушался: проволока издала глухой звук. В глазах человека в белом на миг вспыхнули радостно–злые огоньки, хотя лицо оставалось попрежнему сосредоточенно–суровым. Он уже видит лица врагов: за рулём молодой немец, русая прядь волос бьётся на лбу из‑под стального шлема. В люльке, закрыв глаза и держа в зубах сигаретку, сидит пожилой немец. Морщинистое лицо его выражает недовольство.

Р–р-р–р! — трещит мчащийся мотоцикл. Миг, и он закрутился под проволокой. Силой натяжения проволоки сразу перерезало горло молодому немецкому солдату. Он кулем шлёпнулся на гравий. Мотоцикл, никем не управляемый, скатился в кювет, наполненный весенней талой водой, и перевернулся. Под ним, обезумев от ужаса, лежит старый немец. Человек в белом кошкой перепрыгнул через труп молодого немца, и ударом ножа прервал последний стон немца, наполовину закрытого мотоциклом.

Обвешанный трофеями, человек в белом предстал перед Макеем и комиссаром Сырцовым и доложил о выполнении задания. Он принёс два автомата и два пистолета системы «парабеллум».

— Молодчина, товарищ Румянцев, — похвалил Сырцов, рассматривая подаренный ему парабеллум.

— Служу Советскому Союзу! — бодро ответил Румянцев.

— На ловца и зверь бежит, сказала бы моя бабуся, — говорит радостный Макей, подбрасывая на ладони,, словно взвешивая, такой же пистолет. — Костричане сегодня же об этом узнают. Вот рады будут!

Юрий почувствовал страшную тяжесть в голове и ноющую боль во всём теле. Сказывалось нервное напряжение во время ожидания мотоциклистов и просто физическая усталость. Даже голод, дававший знать о себе урчанием в животе, не мог заставить ждать больше ни одной минуты, и Юрий, тяжело ступая, вышел из землянки. Пошатываясь, словно пьяный, он побрел к своей землянке, сопровождаемый любопытствующими товарищами. Тут же шагал, чуть припадая на раненую ногу, Свиягин. Он заносил что‑то в свою записную книжку. Михась Тулеев с разгоревшимися глазами спрашивал,, как это Юрий прикончил двух фрицев. А Румянцев шёл, как в тумане, почти не сознавая, что говорит. Добравшись до своей землянки, он нырнул в чёрный пролом двери и повалился на топчан. Спустя минуту он уже спал. А в лагере шли оживлённые разговоры о побитых.: столь необычайным способом немцах, о надвигающейся блокаде.

— В ружьё! — крикнул в притвор двери дежурный, и в землянке всё полетело вверх дном, словно объявили о крушении земли. Одеяла, шубы, подушки, мелькали в воздухе, люди одевались на ходу, выбегали на улицу и, уже стоя в рядах, подтягивали ремни, а иные и заново переобувались.

Макей в длинном чёрном казакине, опоясанный широким рёмнем, и Сырцов в полушубке желтой дубки и в шапке вышли из землянки и остановились, жмурясь на солнце. К ним скорым армейским шагом подходили командиры групп, политруки и, доложив о готовности, отходили на шаг в сторону в ожидании–приказа. Подошёл и парторг Пархомец. Он запросто поздоровался со всеми за руку, спросил, что случилось.

— В Дзержинске немцы, — сказал комиссар.

— Мы‑то что же — в Дзержинск или от Дзержинска?

— В Дзержинск, — сухо ответил Макей.

— Я так и думал, — убеждённо сказал Пархомец. — Если немцы оказались бы на луне, Макей, наверное, и на луну забрался бы.

Макей скосил на него свои серые глаза и улыбнулся. Подошли к партизанам, выстроившимся в две шеренги. Винтовки у всех приставлены к ноге, за плечами вещевые сумки, сбоку в зелёных противогазах и кожаных подсумках на поясных ремнях — патроны.

— Здравствуйте, товарищи! — звонким голосом сказал Макей и приложил руку к головному убору. Поднял руку и комиссар. Лёгкая, как тень, улыбка блуждала по его сухощавому лицу и он ласково осматривал строй, останавливая свой взор то на одном, то на другом партизане. Партизаны ответили сдержанно, глухо, словно прошумел где‑то недалеко рокот морского прибоя и, откатываясь, сразу стих, шумя галькой.

Уже была ночь, когда партизаны проходили через сожжённое Усакино. Чёрные печные трубы, облитые голубым светом луны, скорбно возвышались над пепелищами, как немые свидетели фашистских злодеяний. Макей сказал ехавшему сзади него адъютанту Миценко, чтоб он позвал к нему Павлика Потопейко, Петра Петровича Гарпуна, Федю Демченко, Михася Гулеева и Сашу Прохорова. Потом он приказал остановить отряд.

Сошёл и сам с коня и, радуясь возможности размять ноги, начал ходить по дороге взад и вперёд.

Вскоре подошли вызванные товарищи. Павлик Потопейко, почти мальчик, с румянцем на пухлых щеках, неловко доложил о том, что он явился. Тяжело ступая, вразвалку подошёл грузный коротыш Гарпун. Рыхлое тело его на коротких ножках обвисло, обмякло, обрюзгшее лицо выражало крайнюю степень усталости. У Макея где‑то шевельнулась жалость к этому человеку, но он быстро подавил её.