Александр Кузнецов - Макей и его хлопцы

— Хлопцы! Это моя родная сосна. Сколько под ней игр переиграно в детстве! А девушки по вечерам с хлопчатами здесь хороводы шумливые водили. Какие запевки весёлые пели здесь под баян нашего Демченко! Нет и его боле. На этой сосне отца моего названного немцы сожгли, а родного батьку Севастьяна вместе с другими мужиками спалили в ветряной мельнице. Печальная судьба постигла нашу краину. Под этой вековой сосной даю я клятву быть вечным врагом фашистской Германии, принесшей такое великое горе в наши весёлые вёски. Клянетесь ли и вы, хлопцы, до последнего вздоха мстить врагу?

— Клянёмся! — ответил строй сотней голосов, так что сосна радостно зашумела обожжённой хвоей. А Оля Дейнеко и Катя Мочалова заплакали — и от обиды, что их не берут, и от горя, что их оставляют здесь, как они считали, на произвол судьбы. Стоявшие в стороне. женщины и дети также плакали. Защитники покидали их. Скоро ли они вернутся и вернутся ли?

Даша лежала на постели возле открытого окна. Она не могла встать, чтобы в последний раз посмотреть на милые лица друзей. В раскрытое окно до неё доносились голоса собравшихся па площади партизан и звонкий голос Макея, слов которого, однако, разобрать нельзя было. Только сердце подсказывало ей, что именно говорят там её товарищи, её брат Макей. Вдоуг ей безотчётно захотелось взглянуть туда и она потянулась к окну. Но в груди что‑то словно обощгло, и Даша, почувствовав острую боль в боку, вскрикнула и опустилась на подушки.

— Что с тобой? — вдруг услыхала она над собою ласковый мужской голос и вздрогнула от неожиданности.

Краска залила её бледные щёки, сердце радостно забилось, когда она в вошедшем узнала Пархомца. Она мельком взглянула на него большими страдальческими глазами и вдруг ей стало невыносимо грустно, тоскливо и от острой боли, и от долгого невольного затворничества. И это в то время, когда отряды уходят из блокированных немцами лесных районов, когда так нужна её помощь Макею.

Пархомец стоял в полном обмундировании. Узкие зелёные галифе обтягивали его стройные ноги, а туго подтянутый ремень подчеркивал широкий и крепкий торс. Новая жёлтая портупея по диагонали бежала по всей груди от левого плеча к правому бедру, на ней, ударяясь о ляжку, висел хорошо прилаженный пистолет в такой же новой жёлтой кобуре, как и портупея. Он пришёл не только проститься, но и показать себя, свою мужественную красоту девушке, которую он горячо любит, но с которой серьёзно ещё не говорил о своих чувствах. Он тогда поцеловал её, но так как‑то и не сумел с ней погоцорить о своих чувствах. Теперь, уходя в далёкий поход, откуда, неизвестно ещё, вернётся ли живым, он решил объясниться с девушкой, назвать её женой. Отсюда его некоторый форс и мальчишеская франтоватость, которые он в обычное время терпеть не мог. Лёгкой, чуть танцующей походкой он подошёл к больной и заставил себя насильно улыбнуться.

— Как твоё здоровье? Ты чего это, Даша, когда я вошёл, вскрикнула? Меня испугалась?

— Нет, чего же мне тебя бояться, — сказала Даша слабым голосом, — я хотела подняться к окну, и мне стало очень больно.

Эти простые слова девушка сказала с такой искренностью, что у Пархомца в горле запершило и на глаза навернулись слёзы.

— Ничего, ничего, — только и мог сказать он в утешение. — Можно закурить?

Пархомец не хотел курить и знал, что это бестактно — курить у постели больной, но он не знал, что ему с собой делать, что говорить. И хотя Даша сказала «можно», он всё же не закурил, а взял её руки в свои, гладил их бархатную мягкость своею шершавою, жёсткою ладонью. В это время с улицы в окно ворвался голос Макея:

— Ша–а-гом марш!

«Пошли», — подумал Пархомец и ещё сильнее сжал руки девушки. «Ужель он так‑таки и не скажет ей? И любит ли Она его?» Сердце его сильно билось. Он не знал, с чего начать.

— Знаешь что, Даша? — голос его задрожал.

— Что?

— Знаешь? Я… Одним словом, знаешь, Даша, я люблю тебя, — вдруг выпалил он одним духом, схватил её руку и с жаром прильнул к ней сухими губами, пряча своё взволнованное лицо. — Милая моя, женушка моя…

— Ваня! — прошептала девушка и заплакала, сама не зная отчего.

Сейчас сюда должен зайти Макей. Вот скрипнула калитка — это он.

— До свидания, Даша! — тихо произнёс Пархомец. —Родная!

Лицо Даши горело. Она подняла на Пархомца свои глаза и тут же в смущеньи опустила их.

— До свидания! — прошептала она и снова вскинула на Пархомца свои чёрные глаза, в которых было столько призывной любви и в то же время такой ужас перед будущим, что у Пархомца сердце заныло от жалости. Но что он мог сделать? Макей уже входил в дверь. Он был серьёзен. Быстрый взгляд в сторону Пархомца и приказание:

— Вам нужно быть там, товарищ парторг.

Пархомец круто повернулся и вышел. Макей ещё раз взглянул в его сторону, потом на Дашу. В глазах у неё стояли слёзы, на бледном похудевшем лице проступил румянец. Он сердито что‑то проворчал, пряча в карман трубку с огнём.

— Курить у тебя не стану. Как себя чувствуешь?

— Лучше.

— Что раны?

— Болят. Умру я, — сказала она и заплакала. — Умру, а то всё равно немцы убьют. А ты вот уходишь.

Ей очень хотелось спросить брата, куда он уходит, но она хорошо знала, как Макей не любит такие вопросы, и потому только вздохнула.

— Мы придём, Даша. Ты не одна будешь. Вон доктор Андрюша говорит, что у тебя совсем пустяки.

В голосе его звучали тёплые, нежные нотки, свидетельствовавшие о большой братской любви. Даша оценила это и когда он взял её за руку, попросила, чтобы он поцеловал её на прощанье. Макей приложился губами к её щеке и быстро вышел, не сказав больше ни слова, как бы боясь показаться хотя бы и перед сестрой слишком малодушным. Натянув на лицо одеяло и закутавшись с головою, Даша разрыдалась, как только за Макеем закрылась дверь.

Когда пришли Броня и Мария Степановна, Даша уже крепко спала, полуоткрыв пересохшие воспалённые губы. На бледном лбу её выступили капельки пота.

— Тяжело Макею, — сказала Мария Степановна. — Видела, какой он вышел от Даши?

Обе женщины опустились на скамью и тяжело вздохнули. Устремив усталый взгляд на раненую девушку, они предались самым горестным размышлениям. Потом Броня подошла к окну и, прислонившись виском к косяку, долго смотрела печальным взглядом в ту сторону, куда ушли партизаны. Ветер, врываясь в форточку, трепал её золотистые волосы, холодил щёки, по которым тихо текли слёзы.

Топкими лесными болотами, нехожеными звериными тропами шёл отряд Макея, держа курс на восток. Иногда до слуха уставших партизан доносились глухие погромыхивания, а звёздное небо пластали широкие голубые лучи прожекторов. И чем ближе линия фронта, тем явственнее слышны громовые орудийные раскаты.