Александр Кузнецов - Макей и его хлопцы

В полдень на солнцепеке нестерпимо жарко. Ворона с разинутым ртом, сидевшая на сухой вершине дуба, издавала время от времени тоскливый крик. В землянке было прохладно, но спёртый, непроветриваемый воздух давил на грудь больной, и она металась на соломенной постели, не зная, куда деться.

— Душно, Маша! — тихо стонала Даша.

Мария Степановна бросилась к двери и, подняв полог, занавешивающий дверь, начала им усиленно махать, нагнетая в землянку. струю свежего, чистого воздуха.

—Вы чего это, товарищ фельдшер,, извините, фокусничаете?

От неожиданности Мария Степановна вздрогнула, но не оглянулась и продолжала махать кодровым занавесом.

— А я шёл к Лосю, — робко говорил юноша, держа как‑то на отлёте фуражку, полную ягод, и переминаясь, с ноги на ногу.

— А зашёл к нам, — резко перебила его Мария Степановна и, обернувшись, пристально вгляделась в партизана. В его лице было что‑то знакомое. Где же она видела этого человека? Крупные бурые веснушки на широком улыбающемся лице, голубые глаза.

— Где я вас видела?

— Да в Костричской Слободке, — обрадованно заговорил юноша, — вы ещё нас тогда щами, бульбой да молоком кормили. Помните? — взывал он к памяти строгой женщины.

— А, товарищ разведчик! — с искренней радостью воскликнула Мария Степановна, — заходите.

— Забыли вы нас, бедных девушек, — сказала игриво Броня, выходя из землянки.

— Что делать, дела, — оправдывался веснушчатый разведчик. — Товарищ Лось да немцы нам покою не дают: то туда, то сюда. День и ночь в разъездах. Известно — разведка! — не без гордости произнёс он. — А о вас, то есть о Даше, я не забыл.

— Да ну! А обо мне забыл? — засмеялась Броня.

— И о вас, правда, помню. Но она ведь больная… Вот и лиса ей гостинец из лесу прислала, — сказал он серьёзно и с этими словами высыпал из фуражки прямо на траву грудку красных ягод.

— Клюква! Какая прелесть! Дашок будет очень рада.

— И ещё вот, — смущённо сказал разведчик и вынул из грудного кармана бутылку, наполненную чем‑то желтовато–прозрачным, искрившимся в знойных лучах июльского солнца.

— А это от кого? — смеялась Броня.

— От самого Михаилы Иваныча Топтыгина. Мед это. Чистый нектар. Сами боги, говорят, на балах пили такой.

Плутоватая усмешка застыла на лице разведчика.

— Можно ли нам, смёртным, пить сие? — в тон ему, -улыбаясь, сказала Мария Степановна. Она как‑то невольно заразилась весёлостью этого веснушчатого парня и потому, распахнув дверь, широким жестом пригласила молодого человека в землянку:

— Просим милости.

Тот широко шагнул, важно поправив за спиной автомат.

— Осторожно! Голову пригните! — крикнула Мария Степановна.

Но предупреждение было слишком запоздалым; высокий лоб разведчика, обрамлённый пышной шевелюрой рыжеватых волос, уже стукнулся о перекладину. Потерев ушибленное место, он сказал, смеясь:

— До свадьбы заживёт.

И впервые Даша, глядя на этого добродушного высокого хлопца, рассмеялась. Она разрумянилась и всё время, пока сидел у них гость, лукаво наблюдала за этим неуклюжим, но симпатичным парнем, простодушно -улыбавшимся всему. И только сейчас она обратила внимание на то, что сквозь густые, хмурые ели, похожие на китайские пагоды, пробивается золотой сноп лучей жаркого июльского солнца, и все лесные жители на разные голоса прославляют радость жизни в своих любовных игрищах.

Хорошо летом в лесу, особенно на восходе солнца! Неумолчно поют звонкоголосые зяблики, томно воркуюг сизые лесные голуби, деловито стучат пестро–нарядные дятлы, тяжёлым трудом добывая себе пищу, звенят сойки, призывно токуют самцы–тетерева, и к ним с упоительным свистом слетаются стосковавшиеся о материнстве чёрные тетёрки, словно цыплята, потерявшие клушку, жалобно пищат рябчики. И вдруг где‑то дико, по–кошачьи, прокричит непоседливая иволга, чтобы, перелетев на другое место, громко и тоскливо свистать на весь лес.

Парень с удовольствием просидел около Даши почти до обеда. По правде сказать, и для хозяев это время пролетело незаметно. Разведчик рассказывал им о своих приключениях, каждое из которых стоило бы целой повести. Правда или нет, но когда он ещё дома был, старший брат говорил ему: «Я человек сговорчивый, простой Я для брата на всё готов. Вот хотя бы насчёт войны: или я останусь дома, а ты, Иван, пойдёшь на фронт, или ты пойдёшь на фронт, а я останусь дома. Мне, говорит, всё едино».

— Ну, думаю я, у братана жена и шесть огольцов. Куда ему на войну? Тяжело ему. Пусть, думаю, пока сидит дома. Вот я и здесь, в партизанах.

— А где теперь твой брат?

Этот вопрос неожиданно вызвал резкую перемену в разговоре. Парень глубоко вздохнул:

— Немцы повесили его. Листовки советские распространял. Да… — в раздумье закончил он и вздохнул. — А можно у вас закурить?

— Пожалуйста, пожалуйста! — сказали Броня и Мария Степановна, украдкой вытирая платком навернувшиеся на глаза слёзы. Жаль им стало почему‑то неизвестного им старшего «братана» этого весёлого парня. Шестеро «огольцов» остались без отца. Тяжеленько придётся им!

— Придут наши, помогут, — сказала убеждённо Даша.

— Это само собой. Ну, я заболтался. До свидания! — сказал он, грустно улыбаясь. — Начали мы тут за здравие, а кончили за упокой. Выздоравливайте, Дашок, чтоб к следующему моему возвращению из разведки быть на ногах!

— Если возвратишься через год, — сказала Мария Степановна, смеясь, — так и замуж её отдадим.

— Не успеете! В субботу буду у вас, — сказал он и, взглянув на Дашу, шумно вздохнул и вышел, опять стукнувшись головой о низкую перекладину.

А в субботу лагерь был потрясён страшной вестью: весёлый разведчик Иван Шиш, раненный фашистами в ногу, расстрелял все патроны и, не желая сдаваться врагу живым, йодорвался на собственной мине. Товарищи привезли в лагерь изуродованное тело отважного партизана.

Смело действовал отряд Макея в Орловской области. Гитлеровцы даже повели разговор о большевистских полчищах, пытающихся прощупать несокрушимую «эластичную оборону» немецких войск. Макей торжествовал. И даже тогда, когда немцы загнали его однажды в болото, он радостно думал: «А всё‑таки мы вам дали понюхать партизанского пороха!»

— Ну, что, кацо, плоха?! — лукаво улыбался комиссар и, трогая задумавшегося Макея за плечо, трунил чисто по–кавказски: -— Эй, хитрый авчина, Макэй, кабы тэбя нэмцы в чёрную дубку не атдали.

— Живы будем — не умрём, комиссар!

И вдруг он бросился в сторону и, сняв фуражку и махая ею в воздухе, крикнул:

— Не туда, не туда! Ропатинский! Мины! Дьявол!

Ропатинский не слышал.

— Костик, — позвал Макей. — Беги и скажи этому дурню, чтоб сюда шёл. Минное поле там, — стонал Макей, бледнея.