Дмитрий Гусаров - За чертой милосердия

А тут еще подкралась новая беда. Если бы не этот проклятый гнус, ее заметили бы раньше. А так попробуй разберись, от чего чешется все тело? Думалось, от укусов мошки и комаров, а оказалось — в рубцах нательной одежды вши завелись.

Вши — не гнус, и люди стыдились их. Каждый считал, что они у него одного. Скрывали беду, где-либо за кустиком пытались тайком от нее избавиться. Трясли рубахи, давили ногтями, стирали в холодной воде.

На озере Гардюс фельдшер отряда «Боевые друзья» Ольга Пахомова обратила внимание, что некоторые бойцы подолгу не засыпали, копошились под плащ-палаткой, потом, раздетые до пояса, уходили в кусты. Она заподозрила неладное и решила сделать поголовный осмотр. И сразу же подозрения подтвердились. После первых десяти — пятнадцати человек ей уже не понадобилось осматривать каждого. Она подходила и спрашивала:

— Есть?

Ее отлично понимали и кивали:

— Есть. Как в Греции — у нас все есть. Могу уступить.

— Много?

— Хватит. Больше чем овец у доброго хозяина, — шутили ребята и сразу же чувствовали облегчение.

Она осматривала лишь тех, кто давал отрицательный ответ. Таких оказалось меньше половины.

Нужно было принимать срочные меры.

Пахомова доложила командиру отряда Грекову и начальнику санитарной службы бригады Петуховой. Та сразу же велела произвести осмотр во всех других отрядах. Картина оказалась схожей.

В отрядах — оживление. Теперь никому не надо таиться. Одежду прожаривают над кострами, шутят, смеются, словно проверка избавила каждого не только от угнетающей тайны, но и от самой беды. Лишь пожилые пессимисты невесело качают головами:

— Не к добру это… Вошь, она к беде заводится! Смотри-ка, трех недель не прошло, как в бане мылись, а уже развелось сколько! А ведь она соленого поту не любит. Коль в поту завелась, то и впрямь к беде!

Санитарный осмотр в отрядах закончился как раз ко времени, когда командиры собрались на оперативное совещание.

Предстояло решить важный вопрос о дальнейшем маршруте. На юге, в пятнадцати километрах прямо по курсу бригады располагалась система соединявшихся друг с другом озер: Сидрозеро, Тумасозеро, Кевятозеро и Унутозеро. Как их обходить — с востока или с запада? Оба варианта имели свои преимущества и недостатки. Западный, конечно, более скрытен, но места там низкие, сырые, много труднопроходимых болот и две реки — Сидра и Тумба, через которые надо наводить переправы.

Восточный вариант более рискован, он приблизит маршрут к населенным пунктам Железная Губа и Юккогуба, в которых значатся небольшие гарнизоны противника. Но зато не понадобится никаких переправ, путь проляжет по сухим высоким местам, которые хорошо знакомы и комбригу, и многим другим партизанам, уроженцам Сегозерского района. Небольшой поселок лесорубов Тумба, который никак при этом не минуешь, с первых дней войны заброшен. В нем нет ни местного населения, ни финского гарнизона. Там люди могли бы хорошо отдохнуть, привести себя в порядок. Кстати, там есть бани, если они уцелели.

Один за другим выступали командиры отрядов, взвешивали «за» и «против», и никто не решался высказаться. Григорьев не понуждал их к этому. Он и сам все еще прикидывал, взвешивал и не мог решиться. В обсуждении он искал не столько большинства голосов, сколько свежих доводов и возражений.

Сообщение об итогах санитарной проверки явилось определяющим доводом в пользу восточного варианта.

Григорьев принял решение: скрытно форсировать дорогу в трех километрах от деревни Железная Губа и идти на Тумбу. В ночь с семнадцатого на восемнадцатое в квадрате 32—90 принять с самолетов продукты, войти в поселок, дать людям суточный отдых и помыть их в бане.

(г. Беломорск, 17 июля 1942 г.)

За год пребывания в Карелии Вершинин успел привыкнуть ко многому, но только не к странному тревожному состоянию, которое охватывало его в период летних ночей, когда терялось ощущение суток. Он жил в крохотной комнатке рядом со служебным кабинетом, мучился от бессонницы и потому привык спать почти не раздеваясь. После полуночи ложился на узкую железную кровать, закрывал глаза, и когда по ночам звонил в кабинете телефон, то не было случая, чтобы дежурный, сидевший за стеной в оперативном отделе, успевал подойти к аппарату раньше комбрига.

Сон приходил под утро, когда пора было уже и вставать. С шести часов начиналась утренняя связь с отрядами. До восьми можно бы и поспать — все равно расшифровка занимает немало времени. Но какой тут сон, когда ожиданием утренней связи живешь уже с вечера, а ровно в десять надо звонить члену Военного Совета Куприянову, и к этому времени суточное боевое донесение должно быть обдумано и составлено.

Вершинин понимал, что его вынужденный режим понапрасну взвинчивает нервы подчиненным. Каждый уважающий службу офицер не уйдет отдыхать раньше старшего начальника, в отделах люди томятся по вечерам, особенно в дни, когда ничего чрезвычайного не происходит, а поток дневной суеты уже схлынул и в Доме Красной Армии — концерт, кино или танцы. Вершинин был даже уверен, что подчиненные в такие минуты, конечно же, поминают его недобрым словом, — на их месте он и сам, наверное, поступал бы точно так же: они молоды, жизнь есть жизнь, и кому же не хочется повеселиться. Месяц назад, когда штаб только начинал формироваться в соответствии с новым расписанием, полученным из Москвы, комбриг намеревался изменить распорядок, установить определенные часы для службы и отдыха, однако потом, подумав, кто они и зачем сидят в этом тихом домике, он сразу перерешил: разве там, в отрядах, ради которых они и сидят тут, можно делить время на службу и отдых?

Вообще-то причиной бессонницы у Вершинина были не столько белые ночи, сколько обнаружившаяся язвенная болезнь.

Приступ начался в июне, когда возвращались из Москвы, с сессии Верховного Совета СССР. Всю дорогу Вершинин провел в салон-вагоне секретаря ЦК Компартии КФССР, члена Военного Совета фронта Куприянова. Сидели, разговаривали, делились впечатлениями об однодневной, неожиданной для военного времени сессии, на которой главным вопросом была ратификация заключенных договоров о взаимной помощи между союзниками в войне против Германии. Потом незаметно перешли на партизанские дела. Вершинин побывал у начальника только что сформированного Центрального штаба партизанского движения П. К. Пономаренко. Тот выслушал доклад о карельских делах доброжелательно, но без особой заинтересованности — чувствовалось, что есть у него заботы и поважнее. План бригадного похода на Поросозеро одобрил, попросил показать на карте. Вершинин подошел к висевшей на стене, утыканной разноцветными флажками карте европейской части страны, и весь партизанский рейд, к которому столько готовились, вдруг как-то поблек, стал казаться ничтожным — все расстояние от Сегежи до Поросозера легко прикрывалось одним указательным пальцем.