Лев Якименко - Судьба Алексея Ялового

— Вот мы и взрослые, — почему-то удивленно сказала Зина. Она стояла у самого окна рядом с Федей, положив ему руку на плечо.

Федя высовывался из окна, задирал голову вверх, к солнцу:

— День-то какой! А в Испании жарища, должно быть, сейчас. Как-то они там? Мадрид удержат, а? Наших бы туда, ну, летчиков, танкистов… Пустят, а? — Повернулся к нам и неожиданно добавил: — А я летчиком буду!

Зина ошарашенно смотрела на него… Но меня, брат, не проведешь. Слыхали мы. Не может без выдумок. Ишь чего учудил… Летчиком! Чуть ли не в Испанию собрался! Как же, нужны там такие!

Но Федя стал летчиком. Вместе с Колей Ермаковым он поступил в военно-авиационное училище. Ну, Колька — понятно, он телегу на себе подымет, если захочет, с отцом уже года три рыбачил, в море на байдах ходил. А вот как Федьку приняли? Вроде и силой он не отличался. Узкоплечий, кисть тонкая.

Мне не приходилось с ними встречаться. Ни с Колей, ни с Федей. В отпуск они приезжали, когда нас, студентов, уже не было.

Слышал, что во время войны они, летчики-истребители, служили в одном полку.

О том, как погиб Федя Родченко, мне и рассказал Коля Ермаков…

Много лет спустя после войны, будучи в Москве, он разыскал меня.

Через раскрытую дверь в прихожую качко шагнул грузный полковник в папахе. Лицо с тем каленым налетцем, по которому сразу определяют: «Не дурак выпить!» Седые виски. Только глаза все те же: шельмоватые, веселые.

Мы несколько мгновений присматривались друг к другу.

— Что же, мы с тобой лет двадцать не видались, — загудел Колька. Медвежковато облапил. Еще раз пригляделся: — А ты тоже стареешь. Говорят, что вас, умников, старость не берет. Интеллектуальный труд вроде облагораживает, молодит. А видно, один черт, а?

От выпивки он неожиданно отказался.

— Не, баста! Врачи запретили, категорически. Хочу еще попрыгать на земле.

Про Федьку спрашиваешь? Про Федьку расскажу… Ты помнишь, в школе я его не очень… Малахольный какой-то. Не знаешь, чего выкинет. Понятия не имел, что и он в училище документы подал. Уже там на вступительных экзаменах встретились. В училище попали в разные подразделения. Ну, встретимся, — здоров, здоров, что из дому пишут, про ребят что слышно, кто из девчонок замуж собирается — вот и весь наш разговор.

Уже во время войны сошлись. Можно сказать, сдружились. Я был начальником штаба полка, он командовал эскадрильей. Лихой, отчаянный, надежный летчик получился из него. И горел, и сбивали его за линией фронта: все как с гуся вода. Ордена только прибавляются. И злой, знаешь, стал. Особенно когда последнее письмо от Зинки получил. Ее куда-то к немцам в тыл забросили. И потом ни слуху ни духу про нее. Он сам не свой ходил…

Патрулировали мы с ним на Калининском фронте. Это, кажись, в сорок третьем зимой было. Пополнение пришло к нам, куга зеленая. А командующий армией, которую мы прикрывали, попросил, чтобы не пускали немецких воздушных разведчиков. Наступление готовилось.

Мы с Федей и поднялись. Ты «раму» — немецкий разведчик-корректировщик «фокке-вульф» — знаешь? Видал?.. Ну вот. Сбить его… Орден полагался за такое дело.

Вот мы «раму» и перехватили. И начали. Попеременно атакуем с Федей, то он, то я. Все отжимаем, не даем перевалить через линию фронта. Но сбить-то ее, проклятую… И вот вижу, Федя идет в атаку, а огня из пушек не видно. Я похолодел весь. Или боекомплект кончился, или с оружием что-то. А если «мессера»?

Но Федя продолжает атаковать. «Рама» в сторону отвалит. Я сбоку выхожу. И бью. Так мы ее минут десять мордовали. Зажег я ее в конце концов. Пошла вниз, задымила.

Боеприпасы у меня на исходе. И тут на нас «мессера» свалились. Их четыре, нас — двое. Знаю, что к нам помощь вот-вот подойдет. Эскадрилью подняли.

Ну да ладно. Не об этом. Я уже поздно увидал. Федя пошел на немца. Идут друг на друга на встречном курсе, в лоб. Федя, видимо, решил таранить. Но немец тоже оказался… С нервами, сукин сын! Не отвалил. Так и врезались они друг в друга. В таком случае, сам понимаешь, что бывает. Так что даже могилы его нет. Небо могилой и стало…

О конце Петьки Козловского мне р а с с к а з а л а м а м а.

— Не хотелось об этом и говорить, сынок. Уж очень все нехорошо. Ну да ладно.

Ты знаешь, учился он в геологоразведочном. Два раза поступал, протолкнули. За год до войны вернулся домой. Какие-то неприятности у него там вышли. То ли его исключили, то ли сам бросил.

(О его неприятностях я знал от самого Петьки. Ко мне приезжал, занял денег, земляки как-никак, осчастливил доверием, рассказал, как все у него получилось. В общежитии он сошелся с уборщицей. Мыла полы, он приболел, что-то с горлом приключилось, лежал на кровати, ребята все на лекции, один в комнате, она юбку высоко подобрала, наклонялась, он поглядывал-поглядывал, распалился, вскочил, схватил ее сзади, она трахнула его мокрой тряпкой. И он снова полез в свою постель, а она домыла комнату, закрыла дверь на ключ и сама легла к нему. Будто так было дело.

И в глазах его даже тени стыда не было. Тайное удовлетворение и опьяненная гордость просвечивали в его полуопущенных зрачках. А мне скучновато и противно было его слушать. Это, видимо, его и раздражало. Он заторопился, достал помятую записную книжечку, поднес мне ее к лицу, ткнул пальцем в какую-то непонятную для меня цифирь: оказалось, он отмечал дни, когда у него было с этой женщиной и сколько…

— Для чего же это?.. — спросил я.

Он хихикнул.

— Первое дело — учет…

И с некоторой молодцеватостью повел плечами.

Я сказал ему, чтобы он больше ко мне не приезжал, не хочу его видеть.

— Скажи-и какие чистюленьки, маменькины деточки… — протянул он. И враз обозлился: — Тебе как человеку, а ты… Морщится, отворачивается. Думаешь, не вижу… Строит из себя!.. Не бойся, не пристанет… Что ты в жизни можешь понимать!.. Только кому обеляться придется, еще неизвестно, — пригрозил он. Непонятно, в связи с чем.

Круто повернулся и, боком неся голову на своей искривленной шее, потопал по коридору.

Денег он так и не вернул. Уборщица его забеременела. Потребовала, чтобы женился. Он ничего другого не придумал, рванул домой.

Увидел его летом, когда на каникулы приехал. В нашем маленьком парке, в темной аллее, он деловито тискал какую-то грудастую коротконожку. Нахальство в нем и раньше было, теперь он его на людях показывал. На работу он устроился в какую-то контору, жениться вроде собирался на этой коротконожке. И это после мечтаний геологоразведочного… Не знаю, что он хотел для себя в жизни.

При редких встречах меня будто не видел. Голову набок, словно прислушивается к чему, словно по следу идет. А лицо обиженное. Постная морда ни в чем не повинного неудачника.)

— Во время войны, — рассказывала мама, — он оказался в истребительном батальоне. Даже начальником вроде каким-то был. Ходил с винтовкой, с красной повязкой, покрикивал, когда мы окопы рыли.