Юрий Белостоцкий - Прямое попадание

— Все, хватит, девочки, конец. А то вы, я вижу, уже на себя не похожи. А нам с вами еще до конца войны трубить. Айда в землянку. Пусть теперь летчики поволнуются. А то еще возомнят о себе не знай что…

Девчатам, конечно, только этого и надо было.

Но и тихая, на совесть убранная Настей, землянка не принесла им успокоения, хотя, по пословице, дома должны были бы и стены помочь. Девчата и в землянке продолжали трусить не меньше, чем на аэродроме, и, чем бы тут ни занимались, убивая время до прихода летчиков, — а те должны были прийти обязательно, таков был уговор, — все с тревожным любопытством и нетерпением поглядывали то в низкое, почти над самой землей, оконце, выходившее на тропинку, то на дверь, замирая от волнения, когда вдруг им начинало казаться, что возле землянки слышатся шаги или голоса.

И шаги с голосами, хотя и не скоро, они услышали и заволновались уже так, будто на аэродроме началась бомбежка: затормошились, забегали по землянке взад-вперед как угорелые, натыкаясь друг на друга и все же ухитряясь при этом еще бросить на ходу безошибочный взгляд в крохотное зеркальце, что висело в простенке между окном и дверью, чтобы взбить волосы, поправить воротник на гимнастерке и облизнуть губы для яркости.

Глафира в этой суматохе не участвовала. Глафира продолжала, как ни в чем не бывало, сидеть на своем любимом месте возле печки на своей табуретке и только легонечко, одними уголками тонких сухих губ, улыбалась. Но суматоха тут же прекратилась, как только вслед за шагами на тропинке в дверь землянки негромко, но настойчиво, как могут позволить себе лишь уверенные в себе люди, постучали. Та же кокетливая Вероника, только что метавшаяся от койки к тумбочке, чтобы запихнуть туда что-то из белья, почему-то оказавшегося в самый последний момент на виду, тут же, словно ни шагов за дверью, ни стука в дверь не было, с глубокомысленным видом погрузилась в чтение своей любимой книги — то были «Блеск и нищета куртизанок» Бальзака! При этом Вероника приняла такую пленительную позу, с такой красивой ленцой и расслабленностью откинулась на спинку кровати, что на любого, кто бы в этот миг ни вошел в землянку, это произвело бы впечатление. Хохотушка Раечка Воронкова, наоборот, вскочила с койки и, благо возле зеркала место очистилось, принялась там с самым серьезным видом пробовать прочность гребня на своих красивых, по-русалочьи распущенных, волосах. Раечка была девушка веселая и беззаботная, и эта серьезность давалась ей с трудом. Тихоня же Сенина нашла себе занятие чисто хозяйственное. Как только в дверь постучали, Сенина схватила оказавшийся под рукой утюг и, хотя утюг был совершенно холодный, принялась его пробовать, словно собиралась гладить. Причем пробовала она его — и слюнявила палец, и дотрагивалась пальцем до утюга — на полном серьезе: в этот миг она, пожалуй, искренне верила, что утюг был горячим.

Нашла чем занять себя и Настя. И обрадовалась, что нашла, хотя ее волнение было совсем иного рода — но не будешь же намеренно выделяться среди других, чтобы о тебе потом подумали бог знает что. Вспомнив, что она дневальная, Настя сняла с крючка семилинейную керосиновую лампу и начала старательно выравнивать ножницами фитиль, тем более что с фитилем у них и в самом деле было одно мученье: фитиль никак не хотел гореть ровно, особенно если лампу заправляли не керосином, а бензином с солью. Когда же фитиль был выровнен, а дверь все не открывалась, Настя решила проверить его зажженным. Но спичек на обычном месте не оказалось, и тогда, обернувшись к девчатам, она спросила, кто взял спички. Однако голос ее в этой необычно напряженной тишине прозвучал так пугающе резко, что девчата невольно вздрогнули и посмотрели на нее как на помешанную. И Настя, отставив лампу в сторону, с виноватым видом отвернулась к окну, уже не зная, чем себя занять, и начала мучительно думать, что с нею будет, когда дверь наконец откроется и в землянку войдут летчики с этим самым ненавистным ей лейтенантом Башениным — первый момент встречи страшил ее особенно.

И лишь одна Глафира опять не потеряла присутствия духа. Заслышав стук в дверь и поняв, что означал этот стук, она какое-то время молча, с несокрушимым хладнокровием понаблюдала за суматохой девчат, выждала, пока они не заняли соответствующих моменту поз, и, довольная, что командует не дурехами, а девочками с умом и фантазией, ответила на стук в дверь голосом самой разлюбезной и гостеприимной хозяйки на свете:

— Кто там? Входите, товарищи, можно…

За дверью какое-то время еще помешкали, верно, совещаясь, кому входить первому, либо тоже собираясь с духом, а может, просто соблюдая приличествующий случаю временной интервал, — землянка, как-никак, была женская, — потом энергично, видать, уже в несколько рук, взяли ручку двери на себя — и темный дверной проем тут же ослепительно вспыхнул кожей ремней, сиянием орденов и звездочек на погонах и белозубыми улыбками рослых, еще, верно, не совсем остывших от боя летчиков.

Но не зря же девчата так старательно готовились к этой встрече, чтобы не выдержать марку до конца, не такими уж они были дурехами, чтобы вот так, сразу же, как только летчики вошли, и показать им, что они тут от них без ума и памяти. Поэтому-то с превеликим трудом и явным неудовольствием, что ей помещали, да еще на самом интересном месте, захлопнула книгу та же Вероника. Потом, поглядев на дверь, вскрикнула с таким простодушным удивлением, что сбила с толку даже видавшую виды Глафиру:

— Ой, да тут, оказывается, мужчины, девочки, — и, суматошно вскочив с койки, начала поспешно оправлять на себе гимнастерку с юбкой и одновременно взбивать локоны на висках, хотя локоны у нее и без того вились не хуже, чем бы они могли виться после столичной парикмахерской.

Раечка же Воронкова, восприняв это восклицание Вероники как сигнал в молчанку больше не играть, в тот же миг с испугом отпрянула от зеркала, будто увидела там самого дьявола, и с распущенными волосами, кинувшими тень чуть ли не на полземлянки, метнулась за брезентовую занавеску в углу, за которой стояли ведра с водой, бак для стирки белья и умывальник на шесть рожков, и загремела там ими так оглушительно, что можно было подумать, что это по железным бочкам сам черт пошел. Тихоня же Сонина, наоборот, не вскрикнула, как Вероника, и никуда не метнулась, и не загремела ведрами, как эта взбалмошная Раечка. Сенина только еще больше округлила свои и без того большие круглые глаза на своем лунообразном лице, и опять с усердием лизнула палец, и попробовала, не слишком ли все-таки утюг горяч. Потом, сообразив, что утюг-то холодный и держать его в руках вовсе не было надобности, решила поставить его обратно на тумбочку. Но слишком поспешила — и утюг свалился на пол, загремев не тише, чем до этого гремела ведрами Раечка.