Юрий Белостоцкий - Прямое попадание

— Да, а вчера двоих, — подтвердил он уныло. — Без прикрытия ходим, — и Рапохин хотел было пооткровенничать, что это командир дивизии отказывает в ястребках, но то ли погрустневший взгляд девушки, то ли присутствие ее штурмана, а быть может, обычная деликатность удержали его от этого. Неловко кашлянув в ладошку, он только спросил тихонько, почти шепотом: — Значит, на бомбежку сейчас?

— Нет. Сегодня задание особое: вывозить раненых из окружения. С посадкой в тылу.

— Тогда не буду вас задерживать.

— Да, нам пора.

— Ни пуха ни пера!

— А вам — мягкой посадки на постель.

В землянке он долго не мог отыскать свою койку, а когда отыскал и разделся, со стороны летного поля уже донесся приглушенный расстоянием мягкий рокот моторов — ночные бомбардировщики, видимо, выруливали на старт. На одном из них он представил себе Наташу — в наглухо застегнутом шлеме, в реглане с поднятым воротником и полосками привязных ремней на плечах…

«Чудно! — улыбнулся он и тут же упрекнул себя за то, что не предложил ей вчера оставить финку у себя. Ведь она так ею восхищалась. — Ну, да ладно. Еще не поздно. Предложу завтра».

С этой мыслью он нашарил под койкой тарелку, энергично вдавил в нее окурок и влез под одеяло.

Подарить Наташе финку Рапохину не довелось — в ту же ночь Наташа погибла. Об этом он узнал от ее штурмана, которого утром встретил по дороге на стоянку — эскадрилье снова предстояло идти на бомбежку в район «треугольника смерти».

Вот как это произошло.

Полет в расположение наших окруженных войск Наташа совершила довольно спокойно, если не считать, что при переходе линии фронта ее самолет бегло обстреляли зенитки. Благополучно возвратились и остальные экипажи. Словом, задание было выполнено успешно, без потерь, и летчики собирались уже разойтись по землянкам на отдых, как из штаба дивизии поступил новый приказ: в тот же район срочно сбросить на парашютах специальный груз, который только что доставили на аэродром люди в штатской одежде. Близился рассвет, и командир полка, чтобы не употреблять власть, кликнул охотников. Их оказалось шестеро, в том числе и Наташа со своим штурманом. Для доставки же груза достаточно было одного самолета, и командир на миг задумался, на ком остановить выбор. Вот тогда-то Наташа и предложила тянуть жребий: кому достанется короткая спичка, тот и полетит. Командир сперва назвал это ребячьей затеей, потом махнул рукой: валяйте, дескать, тяните, только побыстрее.

Короткая спичка досталась Наташе.

Во время полета она, как всегда, была собрана и молчалива, со штурманом объяснялась больше знаками, чем словами. Несмотря на темень и низкую облачность, цель они отыскали легко, груз сбросили удачно, в точно обозначенный кострами квадрат. Помахав на прощанье крыльями метавшимся на земле в свете огня человеческим теням, повернули обратно. На обратном пути Наташу словно подменили. Она стала необычно возбуждена, часто оборачивалась к штурману, озорно улыбалась ему, даже пробовала что-то по-мальчишечьи насвистывать.

Перед линией фронта, когда небо на востоке начала размывать бледная полынья восхода, темное, как вывороченная шуба, облако заставило их свернуть с курса, взять немножко левее. Вот тут-то их и обстреляли с земли из пулеметов. Наташа это увидела первой и, отвалив в сторонку, погрозила кулаком остроконечным елям — это от них взбежали в небо огненные змейки. Вскоре такие же змейки появились с другого борта, и одна из них как раз и ужалила Наташу. Штурман догадался об этом не сразу. Сперва ему показалось, что Наташа просто склонилась над приборной доской либо над картой, и лишь когда она снова выпрямилась, с усилием повернула к нему враз побледневшее, без единой кровинушки, стянутое шлемом лицо и что-то прошептала, понял — задело крепко. Потом, через секунду, Наташа замерла вовсе, голова ее безжизненно свесилась за борт. Самолет тут же завалило в крен, начала гаснуть скорость, и штурману пришлось взяться за второе управление и вести самолет до аэродрома.

— Когда я сел, она была уже мертва, — закончил он свой невеселый рассказ.

Рапохин долго и тяжело молчал. Потом спросил одними губами:

— Где она сейчас?

— У отца. Привезли прямо туда. Пока гроб делают. Потом перевезут в клуб.

Рапохин взглянул на часы, затем — на небо, Небо над аэродромом, не в пример ночному, было почти чистым, по-осеннему прозрачно-синим. Эту синеву особенно подчеркивала правившая на юг дружная стайка белых кучевых облаков. Облако в середине было больше других и своей пышной грудью с темным ожерельем напоминало лебедя, плывущего в окружении только что вылупившихся из яиц лебедят.

— Я хочу ее видеть, — не отрывая глаз от облаков, вдруг негромко проговорил Рапохин.

— Вряд ли это сейчас удобно, — деликатно заметил штурман. — Я только что оттуда. Там ее отец. Ему, конечно, хочется побыть одному. Стоит ли его тревожить?

Рапохин еще раз взглянул на часы.

— Я должен ее видеть.

Когда он, довольно бесцеремонно оттерев в сторону преградившего ему путь ординарца, вошел в первую комнату Наташиного жилья, командир дивизии, рослый худой старик с бритым затылком, стоял спиной к двери и кому-то вполголоса жестко говорил:

— Нет. Не могу. Даже звена. В истребительном полку лишь десять машин. Десять. Так и передайте: пойдут без прикрытия. Все.

Распохин понял: разговор шел об их эскадрилье, в истребителях сопровождения им снова отказано, снова, значит, будут и зенитки, и «мессера», и горящие факелом «пешки», но ничего, кроме сострадания и жалости к человеку, отдавшему сейчас этот безжалостный приказ, не почувствовал. Во властном и непреклонном генерале он видел теперь лицо отца Наташи, не больше… Положив трубку на рычаг, генерал хотел было проследовать в соседнюю комнату, где, как догадывался Рапохин, находилось тело Наташи, но, увидев застывшего в смиренной позе незнакомого молодого летчика, остановился, удивленно — точь-в-точь как Наташа — вскинул левую бровь.

— Мне надо ее обязательно повидать, — предупредив его вопрос, почтительно, но твердо заявил Рапохин. Левая бровь командира дивизии приподнялась еще выше, острые холодные глаза задымились сдерживаемым гневом.

— Вы это могли бы сделать потом, — непреклонным, каким обычно отдают команды, тоном отрезал он, давая этим понять, что незваный пришелец может убираться прочь. — И не здесь, — добавил он, метнув не менее суровый взгляд на высунувшегося из-за двери растерянного ординарца.

Но в Рапохина точно бес вселился: он решил идти напролом.

— Вы же военный человек, товарищ генерал. Через полчаса у меня вылет…

Что-то дрогнуло в лице этого сурового и, видимо, беспощадного человека, по нему точно бы пробежала судорога. Быть может, в этот миг он представил себе свою дочь, вот так же торопившуюся на вылет, чтобы из него больше никогда не вернуться, или вспомнил минуту назад отданный им по телефону приказ, заведомо зная, что выполнение его вряд ли обойдется без крови, или, может, просто своей необычной напористостью Рапохин напомнил ему, что перед горем к смертью все равны, перед ними нет начальников и подчиненных, солдат и генералов, что чины и званья тут ни при чем. Прикрыв глаза желтоватой ладонью, комдив с минуту стоял, как бы силясь вспомнить что-то, потом, еще раз бесцеремонно оглядев летчика с головы до ног (Рапохин готов был поклясться, что на какую-то долю секунды взгляд его задержался на финке), тихо, но тем же жестким голосом спросил: