Сергей Бетев - А фронт был далеко

…Александр Павлович подошел к окну и смотрел вслед Кольке Бояркину, пока тот не скрылся из виду. Повернувшись к Степану, спросил:

— Вот еще какие фрукты водятся, понял?

— Чистый подлец, — определил Степан и встал.

— И ты слышал про клуб?

— Ясное дело.

— Видишь… — Александр Павлович прошелся по кабинету. Заговорил тихо: — Война идет, люди в беде. Дружнее бы жить, помогать друг другу. А тут вылезают вот такие… В душу плюют. Как это понимать прикажешь?

— У них, у всех Бояркиных, вера такая — людям противная, — уверенно ответил Степан. — Скрытые вредители.

— Ну, положим, это ты лишка хватил. Просто жили мы, Степан, и не примечали, что рядом с нами ходят недобрые люди, которые в самый трудный час способны напакостить.

— Точно! — горячо согласился Степан.

— И не один Колька такой… — Александр Павлович вдруг подошел к Степану, взглянул на него в упор и спросил: — А как ты смотришь на такое дело? Вот ты привез мне щиты для агитплакатов. На них призывы напишут: тыл укреплять, фронту помогать, трудности бороть. Сам ты работаешь теперь, можно сказать, день и ночь. А вот Анисья твоя… ведет себя, понимаешь ли, не лучше Кольки.

— Как это?! — опешил Степан.

— Не понимаешь, что ли?

— Да ей-богу! Александр Палыч!.. — Степан даже подпрыгнул, и больная, согнутая в колене, нога дрыгнулась из стороны в сторону.

А Завьялов наступал:

— Какую грязь она льет на Ленку Заярову! И в магазине болтает, и по соседям ходит — везде…

— Александр Палыч!..

— Подло это! Разве ты Макара не уважаешь? И что ты плохого можешь сказать о Ленке его?.. Культурная, образованная, добрая… В каждом поступке человека сначала разобраться надо, понять…

Степан молчал. Ответить Завьялову он уже не мог. Слов нужных ему все равно сейчас было не найти. Он только сочувственно кивал головой.

— Ты ведь, Степан, все и без меня хорошо понимаешь. А вот поговорить с женой, объяснить ей, что она поступает плохо, не догадался или времени не нашел.

— Не знал, Александр Палыч… — виновато признался Степан.

— А сделать это надо, — уже совсем тепло, положив руку на плечо Степана, посоветовал Завьялов.

— Обязательно поговорю.

— Только душевно, Степан. Чтобы она поняла.

— А как же по-другому, Александр Палыч? Знамо дело — поймет. Неужто я своей бабе вопрос разъяснить не способен?

— Вот видишь, и с тобой поговорили по душам… Спасибо за щиты.

— Вам спасибо, Александр Палыч. Бывайте здоровы.

Степан повернул к двери. Больная нога мешала ему сейчас больше, чем всегда: прыгал он тяжело. И на трость опирался сильнее обычного.

«Не зря ли я все это выложил ему?» — думал про себя Александр Павлович.

…Степан Лямин был неграмотный. За получку в ведомости вместо подписи научился ставить каракуль, похожий на вопросительный знак. Зато лекции и политбеседы не пропускал, любил поговорить о политике, считал себя беспартийным большевиком и был убежден, что к Новому году война закончится: «Раньше не успеть — далеко гнать немца обратно…»

Ко всему этому правдивый и на редкость трудолюбивый и добрый Степан любил лошадей, в душе гордился тем, что все годы ходил в ударниках производства и висел на красной доске. Про любого начальника, который уважал его, Степан Лямин искренне говорил: «Голова как у наркома». Выпивал редко.

…Возвращаясь на конный двор, Степан бросил вожжи и не смотрел на дорогу. Серко, не чуя понуканий, не торопясь, размеренно шагал по дороге в знакомую сторону.

Впервые за все годы работы его, Степана Лямина, попрекнуло начальство! Да еще кто? Сам Александр Палыч Завьялов, который недавно в клубе на собрании привсенародно назвал его патриотом Родины! После ухода в армию двух своих товарищей, сказал, товарищ Лямин Степан Митрофанович обязался за всеми шестнадцатью лошадьми ходить один…

«Во как! Справедливый человек. А тут попрекнул… — Степан вздохнул. — И с какого бока?! По бабьей линии… Срам! Да… На конном-то дворе ко мне не подкопаешься. В стойлах как на медпункте: пол — хоть на простыне ночуй на нем, кормушки — игрушки, у каждой скотины своя шпилька для сбруи. А возьми коней — они и сейчас блестят, как довоенные. И духу нет тяжелого, потому как вентиляция соблюдается… Никто не скажет, что Степан Лямин значится ударником зря! Все премии оправдал.

…Лошади, они, конечно, понятливей баб. У них линия ясная — производственная. Поэтому и руководить ими куда сподручней. А баба, она что?.. Свиристелка: трещит целый день, топчется на середе, как недоуздок, а толку — хны!.. Шесток всю жизнь в горшках, ребятишки — в соплях, и у самой брюхо вечно блестит. Тьфу!»

Поставив Серка на место, Степан прошел в дальний угол конюшни к пустым стойлам: лошади из них еще месяц назад были мобилизованы в армию. В одной из кормушек из-под толстого слоя старой трухи вытащил поллитровку и направился к верстаку, на котором чинил сбрую. Из ящика, прибитого к стене, достал жестяную кружку. Пошарив еще, нашел луковку. Выпил.

Из крайнего стойла через загородку на него молча смотрела кобыла Челка.

— Чего глядишь? — спросил ее Степан. — Думаешь, не накормлю? — И, выпив еще, успокоил: — Накормлю.

Подкладывая сено в кормушку, он спрашивал Челку:

— А если баба дура, это как понимать прикажешь? А? Молчишь? Молчи. Сами разберемся.

После Челки побыл недолго у верстака и зашел в стойло к Воронку.

— А что такое душевный разговор, знаешь? — рассуждал, отодвигая плечом морду Воронка от кормушки. — Это, брат, такое разъяснение особое, чтобы на всю жизнь в нутро запало. Во! Только подход нужен особый… Но я найду, не сомлевайся… и великатно будет, и все прочее, что полагается…

К Серку Степан явился уже с бутылкой.

— Так вот, Серко… Испортила мне баба личное дело. А отчего?.. Оттого, что не понимает текущий момент. Со мной посоветоваться, спросить — догаду нет, а своего ума сроду не было. Вот и получился факт, как на плакате возле милиции: «Болтун — находка для врага…» У Александра Палыча голова, знаешь, как у наркома. Думаешь, куда он клонил при беседе со мной? Я все, все понял: моя Анисья — язвить ее в душу! — позорит политический авторитет товарища бригадира пути и члена парткома Макара Заярова. Понял?.. За такие штучки по законам военного времени знаешь что полагается?..

Домой Степан пришел затемно. Долго возился у порога. Только потом тяжело проковылял к столу. Сел сбоку. Анисья тотчас же поставила перед ним чугунок горячей картошки.

— Где это ты оскоромиться успел? — поинтересовалась вкрадчиво, почуяв запах спиртного.

— Успел, — сухо ответил Степан.

— Веселому надо быть, значит, а ты чернее тучи, — уколола с улыбочкой.

— Не с чего веселиться. Жизнь такая.

— У всех одинаковая.