Лайош Мештерхази - Свидетельство

— Я иду при этом от базы, а не от надстройки, как эти… — Он с презрением швырнул на стол тезисы. — Чистейшей воды фразеология «надстроечников»! И с этим я должен выступать? Да, чтобы я с такой мутью вылез на трибуну?!

Сечи в замешательстве моргал глазами, не зная, что ответить. Он не очень-то был силен в теоретических вопросах. Но в одном он был тверд:

— Поскольку это указание Центрального Комитета…

— Неужели ты не понимаешь, что они идут на это от нужды? Не знают просто, какие идеологические силы имеются на местах, вот и рассылают подобные шпаргалки. Какая-то болтовня о Петефи! Да что это, в конце концов, история литературы или история революции? Наверняка какой-нибудь профессоришка сочинил. У Маркса ты не найдешь о Петефи ни одного слова…

— Поскольку таково указание ЦК, по-другому мы делать не будем.

Произошло в то утро и еще кое-что.

В районном управлении уже шла проверка на лояльность. Служащих проверяли члены Национального комитета, распределенные по двум комиссиям. Одна из них действовала под руководством Ласло. В этот день очередь дошла до Новотного. Сечи еще за много дней до начала проверки предупредил Ласло: Новотного «не пропускать» ни в коем случае — и рассказал ему, как, прячась в бельевом ящике, он стал невольным свидетелем разговора отца и сына Новотных. Ласло не очень охотно взял на себя эту задачу: Новотный хорошо работал, был в районном управлении специалистом по всем вопросам. Нравилось Ласло, что Новотный был не карьерист, не рвался на первые места, не кичился заслугами в движении Сопротивления…

На стенах маленькой, полутемной комнаты полыхали отсветы огня, бушевавшего в чугунной печке. На чугунке, в небольшой синей кастрюльке, прела травяная заварка. Пока неторопливо собирались остальные члены комиссии, те, что пришли раньше, пили эту горьковатую жидкость под названием «чай».

Первым на проверку явился молодой человек с лихо закрученными усиками и вьющимися белокурыми волосами. Ласло взглянул на него и своим глазам не поверил: перед ним был нилашист-прапорщик из казармы Радецкого! Члены комиссии уткнули носы в бумагу. Оказалось, что бывший «брат» руководил теперь районным отделом социального обеспечения, причем, как отзывалось о нем его начальство, руководил отлично. Восемь лет он находится на службе городского магистрата, «в правых организациях не состоял» и даже известен как человек прогрессивных взглядов. В качестве свидетеля явился один еврей-антиквар из Визивароша. Оказалось, в период фашизма нилашист взялся сберечь его книги. Впрочем, был и еще один свидетель — владелец кафе, которому прапорщик доставал инсулин. Дело было совершенно ясное. Члены комиссии согласно закивали головами. И лишь Ласло бурно заявил свой протест. Нет, не жажда мести охватила его — это было просто глубокое возмущение: как этот человек вообще посмел явиться на комиссию?

Ласло очертя голову ринулся в атаку:

— Вы были во время боев за Будапешт офицером в казарме Радецкого?

— Да, я указал это в анкете, — нимало не смутившись, подтвердил молодой прапорщик.

— А меня вы не припоминаете?

— Нет, — на миг задумавшись, но все же без колебания отвечал тот.

— Зато я очень хорошо вас помню.

Члены комиссии заерзали, удивленно поглядывая на Ласло.

В анкете молодого «брата» действительно было указано: с 1938 по 1940 — военная служба, демобилизовался после Трансильванского похода сержантом, в 1943 снова призван на короткое время для службы в тыловом подразделении, произведен в чин прапорщика. В 1944 призван еще раз, служил на маленькой офицерской должности в резервном полку, во время осады находился в казарме Радецкого. Что ж тут такого? На фронте не был, в карательных отрядах, охотившихся на партизан, не служил.

У Ласло даже голос задрожал от возмущения:

— А я отлично помню, что вы были в казарме Радецкого далеко не на маленькой должности. Более того, вы были там одним из нилашистских вожаков!

Лицо «брата» помрачнело.

— Не был я на высокой должности. Да и как это могло быть? Ведь я имел всего лишь чин прапорщика! Среди полковников-то да генералов!.. Нилашист? Так я же вообще никогда не состоял ни в какой партии.

— Я одно только знаю! — сказал Ласло. — Перед вами там, как перед драконом, все трепетали! Казарма от вашего голоса содрогалась. На всех орали, всем приказывали…

Нилашист покраснел и улыбнулся.

— Простите, но страх… дело субъективное. А в общем-то я и сам тоже боялся. Ведь мои антинемецкие настроения были известны… нилашисты же мне были просто противны. Вот я и боялся попасть в переделку… Боялся, чтоб не выпихнули на фронт. Но зато, пока я там был, я многим помог демобилизоваться. А орать я, конечно, орал. Этим только я и маскировался. — Он оглянулся по сторонам, ища сочувствия у членов комиссии. — Бегал, орал — и ничего не делал. — Прапорщик принужденно засмеялся. — Был у меня в руках один-единственный пистолетишко, так и то за все это время в его стволе не побывало ни одного патрона. Проносил его всю войну с пустым патронником, с пустой обоймой. Я, конечно, и свидетелей могу припомнить, только надо подумать… Помогал всем, кому только мог. А когда штаб перевели во Дворец почты, я и сам сбежал.

Члены проверочной комиссии слушали этот спор со все более возрастающим беспокойством. Они не понимали, чего прицепился к человеку Саларди, и встревоженно перешептывались между собой. Ласло заметил это и смутился.

— Могу только одно сказать, — проговорил он. — Мне довелось несколько дней проработать в мобилизационной группе… Начальник группы, сам старый нилашист, и тот вас боялся… Нет, кого попало там не держали. Так что ваш маленький чин ни о чем еще не говорит!

Молодой человек пожал плечами.

— Вероятно, в известном смысле мне везло… А в общем-то ведь и вы тоже там были. Но какое это имеет значение?

— Минуточку, господа, — проснувшись от своей вечной дремы и извиняюще улыбнувшись, вмешался Альбин Шольц. — Дело, на мой взгляд, совершенно ясно. Объяснения, которые молодой человек дал на твои вопросы, Лаци, дорогой мой, можно считать исчерпывающими. Мне, например, отчетливо ясна вся ситуация. Сам старый вояка, я очень хорошо знаю жизнь в армии.

Молодой прапорщик усердно кивал головой, а Шольц продолжал:

— В соответствии с инструкцией мы вывесили за восемь дней до вызова на комиссию объявления. Не было подано ни одной жалобы. Зато явилось много людей, подтвердивших его честное, патриотическое поведение. Мне кажется, господа, — обратился он к остальным членам комиссии, — что картина настолько ясная, что можно бы и решать.

Ласло вынужден был уступить. Горлопана нилашиста признали лояльным по отношению к демократии.