Лайош Мештерхази - Свидетельство

— Ты просто во власти личных эмоций и воспоминаний, — утешил Ласло Альбин Шольц. — Будь этот человек действительно какой-то там фигурой у нилашистов, уж они его по меньшей мере старшим лейтенантом сделали бы. После трех лет-то службы в армии и его служебного положения на «гражданке»!.. Уж в этих вопросах я как-нибудь толк знаю. Трусил парень, как многие другие, а может быть, еще и больше других. С перепугу орал и важничал.

Затем дошел черед до Новотного.

Из анкеты следовало, что советнику Новотному — тридцать шесть лет, холост, восемнадцать лет служит в городском управлении, доктор государственного права, в правых партиях и организациях не состоял. Стремительной карьерой обязан своим знаниям, усердию, а также родственным связям. Отец — политик-либерал, сам он тоже разделяет либерально-демократические взгляды. После 15 октября 1944 года на службу не являлся, Салаши не присягал. Ни жалоб, ни положительных отзывов от свидетелей на него не поступало…

— Господина советника мы знаем, его работу ценим, — сказал Альбин Шольц. — Думаем, что его деятельность и сейчас чрезвычайно полезна новой Венгрии. — И, оглянувшись вокруг, словно он был председателем, подытожил: — Дело чистое, ясное!

— Господин советник был награжден немецким орденом Орла, — заметил Ласло.

— Да, — подтвердил Новотный, как всегда, приветливый, с гладким, будто только что выбритым лицом и отливающей блеском шевелюрой. — В сорок третьем сюда приезжала административная делегация из Берлина. Изучали работу городского управления, в особенности вопросы обслуживания населения. Водоснабжение и газоснабжение входили в круг моей деятельности. Когда немцы уезжали, по принятому тогда обычаю, мы обменялись с ними орденами. В зависимости от должности и чина одним достались большие, другим — меньшие награды. Я был советником — мне дали орден Орла. Носить я его никогда не носил.

Члены комиссии закивали головами. Ласло был в замешательстве: как ему теперь задать следующий вопрос?

— Есть слухи, — начал он, — вернее, я знаю из весьма осведомленного источника, что вы были тайным членом нилашистской партии…

На лице Новотного лишь на миг появилось выражение изумления, но оно сразу же сменилось презрительной усмешкой.

— До сорок первого года работникам городского управления запрещалось вступать в нилашистскую партию. Да и позднее тоже на нилашистов многие косо посматривали. А после девятнадцатого марта сорок четвертого и особенно после пятнадцатого октября было бы, пожалуй, даже странно, что кто-то старался бы в тайне сохранить свою принадлежность к нилашистской партии.

Ответ ясный: смехотворное обвинение. Ласло становилось уже не по себе. Подозрительные, непонимающие взгляды ощупывали его со всех сторон, словно говоря: «Что с тобой сегодня, не с той ноги встал?»

— Вполне допускаю, что вы уже в октябре правильно оценили политическую обстановку. Но возможно и другое, а именно, что вы еще и в тридцать восьмом, поддавшись уговорам или господствовавшим в тот период настроениям, пошли на так называемое «тайное», не связанное ни с каким риском, членство. В то время многие так делали, и это само по себе еще не является тяжелой виной.

— Я тоже не считаю это виной, — поспешил подтвердить Новотный. — Очень многих сбила с пути нилашистская пропаганда… в том числе и честных рабочих… Верно ведь? Зачем нам это отрицать? Поверьте, господа, поступи я так тогда — я вписал бы это в свою анкету. Лучше уж самому сказать, чем ждать, пока скажут другие. Но если ходят такие слухи, я прошу назвать тех, кто их распространяет! — Он слегка покраснел: благородное негодование может и самого хладнокровного человека вывести из себя. — Я не ссылался здесь, перед комиссией, на свидетелей, но, если нужно, могу назвать многих, заслуживающих доверия, людей. Жена господина секретаря Сечи более двух лет прожила в моем доме. Сам господин Сечи, когда не служил в армии, тоже жил у нас. Толковая служанка всегда как на ладони видит всю жизнь хозяина. Ведь будь я нилашистом или другом немцев, я бы и встречался с соответствующими людьми и высказывался бы так…

Новотный очень осторожно подбирал слова, однако ему уже удалось посеять в душе всех членов комиссии одно и то же подозрение.

А Ласло не давала покоя мысль о том, что он дважды потерпел поражение. Он был зол и на себя и на Сечи. В довершение ко всему от него же получил еще и упрек:

— Нужно было вымести из управления этого человека! Вот посмотришь, сколько нам еще придется с ним намучиться!

— Вот и надо было тебе лично явиться в качестве свидетеля.

— Откуда же я мог знать, что ты такой неловкий!

— Альбин Шольц, например, да и другие и без того решили, что я просто… ну придирался к нему, что ли… Потому что твоя жена у него о свое время в прислугах была!..

— Вот поэтому я и не хотел сам идти в свидетели.

— Так что же мог сделать я?

— Мягкотел ты, уступчив. Стоит им поджать хвост и пожалобнее посмотреть на тебя, как ты уже и расчувствовался…

Вот какие события предшествовали заседанию партийного комитета.

Едва началось заседание, Капи заговорил о деле Штерна.

— И зачем надо было прогонять его? Ну и пусть бы человек устраивал для нашей партии эту свою народную столовую.

— Столовая будет независимо от этого.

— Нам самим была бы от этого только польза!

— Надо же и членам райкома где-то столоваться! один месяц я успел проесть зимнее пальто и два костюма. Как, впрочем, и вы! Так дальше жить нельзя. Содержание помещения районного комитета тоже чего-то стоит. Откуда нам на это взять денег? Прошлый раз я предлагал продать часть реквизированной мебели — мне говорят: «Мы не мебельный магазин». Притащил я сюда эту самую аптеку, дорогие лекарства, — «Мы не аптека». Теперь нахожу человека, желающего открыть народную столовую, — «Мы не трактирщики». — Капи махнул рукой. — Мы — не материалисты, вот в чем беда!

— Чего ты хочешь? Чтобы мы приняли в партию крупного торговца?

Формально я тоже был крупным торговцем. Взялся в свое время помочь одному бедному, преследовавшемуся человеку. Только не на это нужно смотреть! А на то, что я был партизаном, с оружием в руках боролся против фашизма. Верно? Так и он: в свое время был крупным торговцем, а сейчас вот приходит к нам и предлагает открыть для нужд партии народную столовую. Бескорыстно, исключительно в наших интересах. Вот на что нужно обращать внимание!

Даже Стричко — всегдашний противник Капи — теперь вдруг повернул против Ласло. Впрочем, трудно было понять, куда он гнет.

— Выходит так, — печально покачивая головой на тонкой птичьей шейке, говорил старик, и его очки в проволочной оправе все время норовили сползти набок. — Если хочешь съесть тарелку супу, то обязательно дай на ней нажиться капиталисту. Так разве за это я боролся и страдал всю свою жизнь? Да еще и помещение этому капиталисту предоставь?! Нет уж, дудки! Не затем мы страдали, не за это боролись!