Александр Верховский - На трудном перевале

Отсюда я сделал вывод, что не безнадежна такая линия поведения, в которой можно будет иметь сомкнутым весь фронт демократии для достижения целей, в которых одинаково кровно заинтересована вся трудящаяся масса.

Я не мог, конечно, дать общую политическую оценку создавшегося на короткие дни положения, но кое-что я понимал и учитывал, Я говорил членам ЦИК:

— До сих пор правительство утверждало, что офицерству нельзя доверять политически.

Кто-то из членов ЦИК громко спросил:

— Когда же правительство это утверждало?

Действительно, таких заявлений правительство не делало, но это подразумевалось как-то само собой...

— Но командный состав, — продолжал я, — был подготовлен технически для ведения большой войны, и приходилось мириться с тем, что он политически не был надежен. Оборона отечества требовала от нас этого. Но восстание Корнилова заставляет по-другому взглянуть на вещи. Весь командный состав, не пользующийся доверием демократических организаций, должен быть заменен другими людьми невзирая на чины.

Среди слушавших меня произошло что-то вроде замешательства.

— Но ведь надо же их кем-нибудь таким заменить, кто будет способен провести в жизнь дело обороны и руководства армиями, — бросил кто-то.

— Это меня не смущает. Я провел всю войну в действующей армии и знаю, что операции, которыми руководили те или иные сановники, фактически проводились капитанами или полковниками. Так, 22-м корпусом юридически командовал Бринкен, а фактически капитан Дорман. 10-й армией юридически командовал генерал Флуг, а фактически подполковник Яхонтов, его начальник оперативного отдела. За время войны таких капитанов и полковников я узнал много; и если сейчас мы назначим [352] их командовать крупными соединениями, то дело от замены «куклы» действительным начальником только выиграет.

— Позвольте, но ведь в штабах гнездится самая откровенная контрреволюция, — возразили мне.

— На это я могу вам сказать, что среди офицеров есть люди разных убеждений. Есть полковники, подобные Сахарову, принявшие участие в выступлении Корнилова. Есть полковники, подобные С. С. Каменеву и А. И. Корку, не оказавшие ему никакой поддержки.

Это был довод. Мне поверили, что таких офицеров, которые смогут заменить генералитет в командовании армиями, можно найти. На полки можно будет таким же путем выдвинуть капитанов и поручиков и на батальоны прапорщиков. Молодежь, полная энергии и воли, борется за родину. Молодежь, которая по своим годам еще не утратила возможности сблизиться с солдатской массой и действительно работала с первых дней революции в армейских организациях, могла быть брошена в борьбу за восстановление армии.

Я шел дальше.

— Генерал Алексеев не может оставаться во главе армий. Его надо сменить, ибо он солидаризировался с Корниловым и не понимает новых отношений, которые сложились в армии. Он тянет её назад. Ставка подлежит полной реорганизации. Следствие с участием членов ЦИК надлежит вести со всей энергией, чтобы выкурить контрреволюцию из армии.

Далее я изложил уже известный членам ЦИК проект сокращения армии.

— Народ не в состоянии выносить экономически те тяготы, которые возложило на него царское правительство для ведения войны, причем фактически у нас едва ли больше двух миллионов бойцов с винтовками, пушками и пулеметами. Восемь же миллионов находится на разных должностях в тылу. На четверых едоков у нас один боец и до четырех обслуживающих. Смешно сказать, но в Красном Кресте и Земгоре больше солдат и чиновников, чем бойцов в армии. Нас проедает тыл, и с этим надо покончить. Нужно отпустить из армии три — четыре миллиона солдат, сохранив количество дивизий, расформировать ненужные тыловые учреждения. После таких реформ в армии можно говорить и о том, чтобы [353] вернуть командному составу полную власть и поднять дисциплину; это необходимо для того, чтобы перейти к тем новым формам войны, которые придется вести с армиями, значительно уменьшившимися в своем составе. Наконец теснейшее сотрудничество командования с Советами и армейскими организациями является залогом успеха, так же как это было и в моей работе в Москве.

По мере того как моя речь развертывала цельную в военной области программу действий, члены совещания, одобрительно кивая головами, подчеркивали свою солидарность с высказываемыми мною мыслями.

Один из членов ЦИК, фамилии которого я не знал, отвечал мне, не скрывая своего удивления:

— Все, что здесь нам предлагает военный министр, есть простая и здравая логика, и удивительно не то, что он нам это говорит, а то, что это говорится в сентябре, а не в мае, когда впервые министры-социалисты вошли в правительство. Разве не была бы сохранена большая доля ныне потерянной боеспособности в армии? Не получил бы в нашей истории такого значения больной вопрос об армейских организациях, которые расцвели, быть может, выше меры потому, что армию упорно не хотели изъять из рук заведомо контрреволюционного командного состава.

Так же сочувственно высказывался и Церетели:

— Наконец мы видим демократическую программу, высказанную представителем Временного правительства.

Действуйте со всей решительностью, и мы вас поддержим против всякого, кто попытался бы вам помешать, хотя бы это был Терещенко или даже сам Керенский.

ЦИК решительно высказался за поддержку моих предложений; после этого я радостно и бодро направился в Зимний, полный уверенности, что теперь удастся добиться демократизации армии, того, что я делал в Москве, но во всероссийском масштабе. Я, однако, совершенно не учитывал, что моя военная программа могла быть осуществлена лишь в том случае, если бы она была частью цельной политической программы правительства. А до этого было далеко.

Именно поэтому моя программа не имела никаких шансов на успех и была годна лишь для того, чтобы отвлечь внимание масс от действительной подготовки буржуазии к новой корниловщине. [354]

Когда я выходил из Смольного, я увидел одного из своих приятелей по боям в Галиции, молодого офицера Генерального штаба Полковникова, и радостно его приветствовал. Мне приятно было встретить его именно здесь, у дверей ЦИК. Значительное число офицеров считало их просто дверьми в геенну огненную.

— Что вы делаете здесь? — спросил я.

— Я приехал с делегацией от казаков 3-го конного корпуса в ЦИК выяснить то нелепое положение, которое создалось. Нас везли в Питер для борьбы с германским десантом, который ожидался на побережье Финского залива, а оказалось, что нас привезли для борьбы с Советами. Казаки на это не согласны и послали делегацию в ЦИК, чтобы заявить о своей преданности ему и Временному правительству. Меня, как одного из командиров полков 1-й Донской дивизии, казаки выбрали для того, чтобы показать, что и часть офицерства не была согласна с планами высшего командования и остается верной демократической России.