Александр Верховский - На трудном перевале

При одобрении всех присутствующих Казачков сел.

— Допустим, что такая прокламация о дисциплине будет сделана, — сказал я. — Думаете ли вы, что дисциплина хоть на одну каплю усилится?

— Если приказа будет недостаточно, — заметил начальник училища генерал Михеев, — -то нужно применить силу.

— Где вы её возьмете? — спросил я.

— На это не пойдут даже наши юнкера, — возразил из задних рядов прапорщик Змиев, председатель комитета училища.

Я сделал все, чтобы пояснить положение офицерам, но ясно видел, что передо мною такая же стена, как во время разговора с офицерами 56-го полка. Они больше [273] не возражали, но их молчание было яснее громких протестующих криков. Зато в среде юнкеров я нашел горячую поддержку.

Стоя посреди двора на столе, окруженный со всех сторон толпой молодежи, в массе своей комплектовавшейся из кругов буржуазной интеллигенции, я мог от всего сердца говорить о судьбе России, о её борьбе за независимость, о невыносимом гнете, в условиях которого создавалась культура России, о том, что, наконец, пришёл день, когда заря новой жизни засветилась над исстрадавшейся родиной, и что теперь или никогда мы должны приложить все силы для того, чтобы отстоять добытый революцией государственный порядок.

Молодежь несколько раз прерывала мою речь аплодисментами. Ясно было, что и здесь создавалась точка опоры. Теперь надо было реализовать планы, которые я строил, приехав в Москву.

Я начал с пересмотра командного состава. Один за другим в кабинет Малого Кремлевского дворца вызывались командиры бригад, о которых предварительно собирались необходимые сведения: «Как встретил переворот; как держал себя по отношению к Советам; в каком порядке руководимая им часть; какие меры принимал для поддержания её боеспособности».

Сведения эти по большей части были неутешительными. В запасные бригады посылали людей, которые не могли выполнять командные функции на фронте. Большей частью это были совершенно выдохшиеся и больные старики, которым должности начальников запасных бригад были даны в качестве синекуры. Они пассивно отнеслись к перевороту, не сделали ни одного шага для того, чтобы поддержать боеспособность своих полков и вести работу по их обучению и воспитанию. Они не вступили ни в какие отношения с Советами. Это было пустое место. Старики отчислялись в резерв штаба округа. Нужно было ставить новых людей. Но с отысканием их возникали большие трудности.

Огромная масса офицерства держалась пассивно, скрывая свое враждебное отношение к революции. Приглашенные мною для переговоров в штаб округа, они старались отвечать на вопросы сдержанно. От назначений не отказывались, но и никакой активности не проявляли. Они ничем не подтверждали те аттестации, которые [274] давал им штаб округа. На них нельзя было положиться. Нужных людей приходилось искать самому, а также брать по рекомендации местных Советов или вызывать из армии.

Так, начальником гарнизона Москвы был назначен капитан Кругликов, командиром бригады в Орле — вызванный из Севастополя генерал Николаев. В Харьков был послан рекомендованный Советом очень толковый офицер подполковник Курилко {58}. Слой демократического офицерства постепенно поднимался на командные должности.

Одновременно надо было создать политический аппарат, который был бы способен взять на себя политическое руководство войсковыми частями. Ничего подобного не было в старой армии, и тут все надо было делать заново.

Во главе политического аппарата округа был поставлен рекомендованный президиумом Московского Совета подпоручик Шер, старый меньшевик и офицер военного времени. Он был членом Исполнительного комитета, избранного на Первом съезде Советов в Петрограде, и пользовался доверием и общественности и войск Московского округа. В его распоряжении был политический аппарат из офицеров военного времени, связанных в своей прошлой деятельности с партиями социал-демократов (меньшевиков) и эсеров.

Месяц работы в Москве позволил связать воедино те силы, которые готовы были поддержать «демократическую» Россию. Они не были велики численно, и это глубоко меня огорчало — не потому, что этих сил было недостаточно для подавления сопротивления внутри округа, а потому, что это нарушало основное мое стремление — опираясь на большинство, разоружать меньшинство. Я был в Совете с «большинством», то есть с меньшевиками и эсерами. Но в солдатской массе большинство было против войны и, значит, против меня.

Я нашел выход из этого противоречия. Массы потому были против войны, что они не понимали опасности, перед которой стояла Россия. Крестьянский парень, никогда не выезжавший за околицу своей деревни, по своей темноте отмахивался от требований обороны и говорил: «Мы рязанские! До нас не дойдет!» Поэтому я [275] включил в план своей работы широкие мероприятия политико-просветительного характера.

Что же собой представляла «армия», которую удалось сколотить? Это были в первую очередь военные училища — учебные команды пехотных и артиллерийских частей, где были сильны эсеровские элементы. На стороне «демократии» были также украинские части и броневики, где шоферы и артиллеристы были меньшевики.

Вся эта работа была выполнена Нечкиным в эсеровских частях, где он проводил большую часть времени, и Шером, который связал воедино меньшевистские элементы. Я со своей стороны обеспечил их демократическим командным составом. В итоге из двухсоттысячного войска округа примерно тысяч пять — шесть человек представляли технически сильное, хорошо руководимое и политически сплоченное меньшинство, на которое можно было положиться на случай быстрых и решительных действий. Но при этом было одно обязательное условие: необходимо было политически изолировать противника, против которого направлялся их удар. Эту сторону обеспечивало соглашательское большинство Московского Совета.

Тем временем новые события произошли на фронте. Керенский толкнул армию в наступление, которое закончилось тяжелой неудачей.

Я вспомнил слова Колчака о том, что наступление, к чему бы оно ни привело, будет «водой на нашу мельницу». Если победа будет на нашей стороне, авторитет командного состава поднимется в результате успешно проведенной операции. Если будет поражение, все впадут в панику и обвинят в поражении большевиков, а нам дадут в руки власть, чтобы остановить катастрофу.

Так оно и случилось. После кратковременного успеха русские войска, потеряв в общей сложности до шестидесяти тысяч убитыми и ранеными, были встречены контратакой немцев. Армейское командование, мало изменившееся с 1915 года, не сумело справиться с положением. Войска в беспорядке отступали. Вопль негодования и страха пронесся по рядам так называемой «революционной» демократии. На военной неудаче началась политическая игра.