Александр Верховский - На трудном перевале

— Вы, конечно, правы. У нас сейчас чувствуется сила в руках для подавления тех или других выступлений, — сказал я. — Но не в этом дело. Дело в том, чтобы эти выступления не происходили. Что это за правительство, против которого все время то в одной части страны, то в другой восстает народ? Я не политик, но по своей военной линии я вижу ясно, что мы требуем от народа больше, чем он может дать. Это толкает его на бунты, которые приведут к восстанию.

— Дело не в этом, — вмешался Савинков. — Надо держать власть в руках и действовать со всей решительностью.

Размолвка между Керенским и Савинковым могла казаться непонятной. Но достаточно было вспомнить факт, который стал достоянием широкой огласки, чтобы понять, в чем было дело. 12 июля, в момент, когда под ударом немцев части Юго-Западного фронта отходили, Корнилов, не умея, как и во всех ранее проведенных боях, организовать действия войск, прислал правительству такую наглую телеграмму: «Армия обезумевших, темных людей, не ограждавшихся властью от систематического развращения и разложения, потерявших чувство человеческого достоинства, бежит.

На полях, которые даже нельзя назвать полями сражения, царят сплошной ужас, позор и срам, которых русская армия еще не знала с самого начала своего существования.

...Это бедствие может быть прекращено и этот стыд или будет снят революционным правительством, или, если оно этого не сумеет сделать, неизбежным ходом истории будут выдвинуты другие люди, которые, сняв бесчестие, вместе с тем уничтожат завоевания революции и потому тоже не смогут дать счастья стране...

Требую немедленно прекращения наступления на всех фронтах в целях сохранения и спасения армии и её реорганизации на началах строгой дисциплины и дабы не [295] жертвовать жизнью героев, имеющих право увидеть лучшие дни... Требую введения смертной казни и учреждения полевых судов на театре войны... Если правительство не утвердит предлагаемых мер, я, генерал Корнилов, самовольно слагаю с себя полномочия главнокомандующего».

Эсер Савинков написал на этой телеграмме Корнилова: «Я от слова и до слова поддерживаю то, что пишет Корнилов». Мало того, именно Савинков, желая толкнуть правительство на решительные шаги, отдал эту телеграмму Корнилова в печать; этим он поставил Временное правительство в трудное положение.

Все это Керенскому было известно, и, тем не менее, он назначил Корнилова верховным главнокомандующим, а комиссаром правительства при Корнилове — ближайшего друга Савинкова Филоненко. Он включил их в число своих ближайших соратников в борьбе с большевиками.

Но Корнилов, назначенный правительством на пост верховного главнокомандующего, ответил дерзкой телеграммой.

Что же ответил на это Керенский Корнилову и Савинкову?

Он ответил: «С полным одобрением отношусь к истинно революционному и верному в столь грозную минуту решению исполкома Ю.з. фронта». Он как будто и не отвечал прямо на их требования, но по существу полностью одобрил их линию. В тот момент, когда я был в Зимнем дворце, заговор Корнилова — Савинкова — Керенского был уже полностью подготовлен.

Если это так, то в чем же была размолвка между Савинковым и Керенским в кабинете Зимнего дворца? Спор шел только о форме: как преподнести пилюлю массам, чтобы они её проглотили. Савинков — старый террорист — был за методы прямого и грубого проявления силы. Керенский — парламентарий и политик — был за более скрытую и потому более ловкую форму той же политики вооруженного выступления против революции, против масс... против Советов. Не хватало только человека, который сумел бы нанести решительный удар большевикам {63}. Именно об этом Керенский и хотел переговорить со мною по душам. [296]

— Александр Иванович, пройдемте ко мне, мы поговорим о делах за столом, чтобы не терять времени.

Керенский привел меня в маленькую круглую столовую в том флигеле дворца, который выходил на Неву. Отделанная светлым дубом, с большими окнами, она была в этот радостный солнечный день так приветлива, что за хорошим завтраком не хотелось думать о тревожных вещах, не хотелось портить себе и своему собеседнику аппетит. Но события висели над этой столовой Зимнего дворца, и надо было быстро решать.

Завтрак был организован согласно лучшим традициям старого императорского дворца. Старая царская сервировка. Старые придворные лакеи, вышколенные долголетней тренировкой. Немного вина. Простые, но с изумительным искусством приготовленные блюда. Чашечка кофе в заключение. Ничего кричащего! Все располагало к беседе. Ритуал столетий придворной жизни еще сохранился, он был разработан с глубочайшим пониманием человеческой психики. Когда нужно было поразить воображение парадным торжеством, обед строился по одному плану. Когда была нужна задушевная беседа с глазу на глаз, все было по-другому; сервиз, вина, блюда, лакеи — все создавало интимную обстановку.

Я с интересом смотрел на эту знакомую по воспоминаниям юношеских лет обстановку и видел в ней то, что раньше ускользало от моего внимания. Так человек, первый раз попавший в театр, видит только внешнюю красоту волшебного замка, а завзятый театрал различает и всю бутафорию театра; он оценивает искусство декоратора, создавшего из тряпок и масляной краски грезы лунной ночи или заколдованный лес спящей красавицы.

За завтраком Керенский рассказывал о том, что его тянут и справа и слева, стараясь заставить изменить основную политическую линию. Его давно уже хотят заменить и правые и левые, но не могут найти такую кандидатуру, которая удовлетворила бы обе стороны.

— Нас маленькая группа людей, которая бьется из последних сил за спасение России, — грустно говорил Керенский... Потом как-то собрался внутренне. — Но мы спасем ее! Пусть грозит голод и холод. Мы готовы на все и, сильные верой в правду и душу народную, выведем его на светлую дорогу счастья. Мы соберем в Москве [297] Государственное совещание и объединим все живые силы страны вокруг Временного правительства. Да, кстати, я хотел спросить ваше мнение по одному вопросу.

Я почувствовал, что именно для этого Керенский и пригласил меня на завтрак, чтобы в случае удовлетворительного впечатления прийти к каким-то выводам.

— Мы говорили здесь о том, чтобы вас назначить командующим войсками Петрограда. Что вы на это скажете?

— Мне Петроград не нравится, — ответил я, помолчав. — Он производит тягостное впечатление. Все суетятся. Все делают политику, и мало кто делает дело.

— Как вы это понимаете? — спросил Керенский.

— Очень просто. В Москве я перестроил командный состав.

— Да, ведь это вы назначили прапорщика командиром бригады. Это вызвало здесь такую бурю, что я еле отстоял вас, — засмеялся Керенский.