Борис Леонов - Солдаты мира

— Товарищ лейтенант, к вам Цветков не попадал из второго дивизиона? За бревном пошел.

Гарин неторопливо поднял книгу и задумчиво поглядел на фотографию, вспыхнувшую красным глянцевым светом.

— Кто такой Цветков — я не знаю. Зачем ему понадобилось бревно — тоже. А вот Лев Толстой был великий человек, — вздохнул он с грустной улыбкой.

— Я не шучу, я серьезно, товарищ лейтенант, — в сердцах крикнул Большаков.

— А разве я не серьезно? — в лукавом изумлении раздвинул брови Гарин, любивший подтрунивать над солдатами.

— Его случайно не Родионом зовут? — приподнялся на нарах длинный рябой солдат.

— Родионом. Ты где его видел?

— На пятом посту. Мы калякали о смысле жизни, и он поволок бревно. Занятный парнишка…

Большаков не дослушал Кремнева и выметнулся из палатки. Прибежав к штабной будке, он забарабанил в окно. В дверь выглянул замполит.

— Цветков пропал, товарищ старший лейтенант. Вздумалось ему бревно искать ночью. Уже час где-то плутает, — еле выдавил Большаков, по-рыбьи глотая воздух.

Сайманов молча нырнул в будку и вскоре стремительно вынырнул из нее, крикнув на ходу: «Объявляй тревогу всему дивизиону. Я к командиру полка».

В палатке взвода управления уже давно не спали, и команда Большакова застала всех одетыми. Ребята набрасывались то на растерянного Махарадзе за его дурную привычку запихивать дрова куда-то в угол, под всякое тряпье, то на подавленного Фомина за то, что отпустил Цветкова в такую собачью круговерть.

Через несколько минут гвардейский артиллерийский полк уже выстроился по тревоге возле опустевших палаток. Командир полка, тяжелым кряжем маячивший в темноте, коротко объяснил задачу и приказал каждому дивизиону разойтись плотной цепью в трех направлениях.

Колька шагал в одной цепи с Большаковым, прикрывая лицо толстыми домашними рукавицами, которые при жизни связала ему бабушка. От этих рукавиц становилось еще горше — почему он не дал их Цветкову? Байковые-то не больно греют. А ведь Родион плутает сейчас по степи без шинели, в одном ватнике. Хорошо, что еще штык-нож прихватил: мало ли чего. Колька буравил глазами вспененную муть и молил бога не отстать от ребят, чтобы первым увидеть Цветкова. Ему казалось, что только он сумеет найти его первым в этой предсмертной обжигающей свистопляске зимы. Чувство неясной вины перед Родионом не покидало его, словно он пропустил в нем что-то важное, чего не имел права пропускать. Сейчас ему захотелось увидеть Родиона, сказать ему, что он хороший парень и что зря он пренебрегал им, Колькой Фоминым. Колька и не догадывался, что сейчас каждый солдат в этой неслучайной цепи осознает себя тем же необходимым звеном, что и он, и думает точно так же, подчиняясь закону человеческого добра. Каждый вдруг понял, что это и есть самая главная мудрость в жизни: чувствовать рядом ближнего, чтобы не выйти из общей цепи раньше положенного судьбой срока…

Уже около часа кружил артиллерийский полк по взмыленным сопкам, но встретил только одинокое черное дерево, вскормленное и умерщвленное этой безрадостной землей. Ветер жег лицо, он зашпаклевывал рот и леденил тело. Солдаты часто падали, оступаясь в припорошенные снегом колдобины. Большаков поднимал Кольку за воротник шинели, словно щенка из воды, и кричал в ухо:

— Беги к тягачу, согрейся.

— Не пойду! — внезапно окрысился Колька.

— Я тебе приказываю! — вдруг сорвался замкомвзвода, захлебываясь ветром.

— Не имеешь права. Я не замерз.

— Это как же я не имею права? — в изумлении остановился Большаков и притянул к себе Кольку.

Замкомвзвода стало не по себе. В него били глаза рядового Фомина, озверевшие от мороза и безоглядной решимости драться за только что открывшуюся ему истину. Это было уже не птичье лицо безгрешного мальчика, а взгляд человека, которому сейчас бесполезно приказывать. Большаков растерянно улыбнулся и, зачерпнув горсть снега, стал яростно растирать щеки Фомина.

— Вон ты как… Я думал, ты ягненок, а ты — волчонок. Ланиты ведь свои отморозил. Ни одна девка замуж не возьмет.

Колька смешно скривил рот от боли и смущенья: злость у него схлынула, и опять ему было неловко перед старшиной. Но Большакову уже не хотелось воспользоваться этой минутной Колькиной размягченностью, чтобы снова приказать ему, и он побежал вместе с ним догонять свою цепь.

Внезапно Большаков вздрогнул: шагах в десяти проступал какой-то черный предмет. Сдавленным, чужим криком он позвал старшего лейтенанта Сайманова. Вместе они бросились к предмету — это было поставленное на попа бревно. Замполит выхватил из кобуры ракетницу и выстрелил в ослепшее небо.

Родион загородился спиной от ветра и долго стоял в такой нищенской позе, прижав руки к груди, напоминая уставшего боксера. Теперь, когда первоначальный страх прошел и все внимание переключилось на вязкую боль в замерзающем теле, он понял, что рано или поздно ребята его найдут, и поэтому самое главное сейчас — беречь силы. Он вспомнил, что в подобных случаях человека клонит в сон — об этом он столько раз читал в книгах, — но, прислушавшись к себе, он с облегчением отметил, что спать ему не хочется. Зато он почувствовал страшный голод, и от сознания, что он еще способен это чувствовать, ему стало как-то легче на душе.

Ступая мелкими шажками спиной к ветру, Родион внезапно оступился и соскользнул в глубокую яму, больно стукнувшись затылком о твердый земляной выступ. Он испуганно вскочил и с удивлением огляделся: откуда здесь яма, которая, судя по небольшим заснеженным холмикам земли по краям, вырыта обыкновенной лопатой?! И тут же пришла догадка — ведь это солдатский окоп. Очевидно, какая-то батарея во время летних тактических учений стояла в «обороне». Родион мысленно поблагодарил тех солдат, которые, мозоля руки, в сорокаградусное пекло долбили ломом эту неподатливую землю, — теперь их окоп послужит рядовому Цветкову: в нем не так холодно, и ветер в бессильной злобе мечется над головой. Но вскоре не замедлила явиться дурацкая мысль, что сейчас он сидит в земной утробе как в могиле, а наверху стынет кладбищенская одинокость и пустота, — ему стало не то чтобы страшно, а противно. К тому же он подумал, что в этой берлоге ребята могут месяц искать его и не найдут.

Он сильным рывком выскочил из окопа, словно по сигналу «в атаку», и этот ловкий удачный прыжок ему даже понравился — он проделал его несколько раз и немного согрелся.

Отойдя от окопа шагов на десять, Родион с испугом почувствовал, что его опять тянет прыгнуть в окоп и прислониться к стене. Уж не хочется ли ему спать? В книжках вот так и замерзали. Нет, спать ему не хочется и не холод его гонит туда. Что же?

Оглядевшись но сторонам, Родион понял, что в окопе ему было спокойнее не только потому, что там не дуло, не обжигало ветром, но еще и потому, что в нем резко суженное четырьмя заледенелыми стенками пространство давало ощущение уюта. Но стоило ему подняться в полный рост над землей и окинуть глазами-разметавшуюся в белой горячке степь, как опять возникало чувство заброшенности.