Виктор Верстаков - Афганский дневник

— Архаровцы, Змеи Горынычи! — патетически воскликнул Мамыкин. — В Союзе от баяна, как от черта, открещивались, хотя он и положен по довольствию. А здесь под него чуть ли не строевой подготовкой занимаются!

Но интонация замполита была горделивой: играли и пели солдаты очень прилично, разве что репертуар был не совсем воздушно-десантный.

Майора Вячеслава Жукова встретили на переходе от аккумуляторной к временному складу имущества. Но уже стемнело, и разглядел я его только в бункере: одного примерно возраста с Мамыкиным — чуток за тридцать, слегка ссутулившийся от усталости и недосыпания, русый, голубоглазый. Жуков сел на кровать, снял фуражку, стало видно, что глаза воспалены от бессонницы.

— Ужином обеспечу, но сначала приглашаю в баню. Вечером для соседей раскочегарил, еще, кажется, не остыла.

Нам исключительно повезло: вода в Афганистане очень ценится и расходуется экономно, поэтому походные палаточные бани работают не сутками, а минутами.

Под крышей двухсекционной палатки висел густой пар, сквозь который нельзя было увидеть даже пальцы собственной вытянутой руки. Еле видимыми струйками сочилась из душа вода — теплая, горячая! Голые авиаторы (те самые соседи) проклинали погоду и возносили хвалу Жукову.

И было за что его превозносить. Если и ходишь не по асфальту, и ездишь не в метро, и твое рабочее место — не столик в конторе, даже не цех большого завода, а горные склоны, глинистые долины, окопы сторожевого охранения, тесные танковые башни и десантные отделения боевых машин пехоты, — тогда каждой клеткой кожи ощущаешь, как это прекрасно: пар, мыло, вода…

Потом до трех часов ночи ужинали, разговаривали и даже пели. Собралось человек пять, среди них капитан Владимир Манюта — парень под метр девяносто ростом, за восемьдесят килограммов весом, недавний командир роты, а сейчас заместитель командира батальона. Днем, когда мы с ним хотели проскочить на уазике к дальним постам и Мамыкин собрался послать с нами охрану, Владимир широким жестом остановил его: «Послушайте, автомат плюс мое личное присутствие — это с избытком». Родившуюся в прошлом году дочку назвал Викторией. Знакомясь, представился: «Капитан Владимир Манюта. Десантник». Своих солдат называет богатырями: за глаза — с горделивой серьезностью, в глаза — не без доли иронии: «Богатырь Дубков, перестаньте чесаться. Какой-то вы сегодня расхристанный… Моя помощь нужна?»

Тогда же на ужине познакомился еще с одним капитаном, жаль, не записал фамилии. Именно он в полночь принес гитару, честно предупредив. «Играть не умею, только учусь. Но две песни знаю почти до конца». Тоже проявил десантный характер: сбивался, путался, начинал сначала, но к трем часам ночи допел все же обе свои песни.

Ровно в три Мамыкин поднялся, взял автомат и фонарик, и мы шагнули в темноту. Водитель уазика рядовой Алеша Моисеев включил было фары, но Мамыкин жестко приказал:

— Выключи.

Ехали в непроглядной тьме. Сначала по разбитой колее, потом, срезая угол, по глубокому целинному снегу — здесь, в этой поднятой почти на две тысячи метров над уровнем моря долине, зимой вдоволь снега и холода.

Фигуры в белых маскхалатах вынырнули из темноты внезапно. Шофер еще не успел притормозить, как в распахнувшиеся дверцы хлынул морозный воздух, нацелились вороненые стволы автоматов. Мамыкин одобрительно хмыкнул, назвал пароль, внимательно выслушал отзыв, тронул водителя за плечо:

— Поезжай дальше.

— Куда дальше? — обиделся вдруг Алеша. — Я же ничего не вижу.

— Вот и поезжай, как учили: смело вперед!

Возле окопов сторожевого охранения вышли из уазика, спрыгнули вниз. Было холодно и очень темно. За бруствером тускло мерцало снежное поле, вернее — те его несколько метров, которые не тонули во мраке. Мамыкин вполголоса говорил с командиром охранения старшим лейтенантом Сергеем Музычиным, я прилег в ближнюю ячейку рядом с одетым в маскхалат пулеметчиком. Тот дружелюбно подвинулся, освобождая удобное место.

Несколько минут лежим молча. Настороженно смотрю в темноту. Чувство такое, будто взгляд метр за метром продавливает пространство. Вот уже различаю вдали смутные очертания какой-то стены, башенки на ее углу, низких домов. Шепотом спрашиваю пулеметчика: не кажется ли?

— Да разве не видно? — изумляется он. — Кишлак там…

Музычин разрешает ненадолго зайти на пункт обогрева, где есть свет и я могу записать фамилию своего собеседника.

Пункт обогрева — завешенный брезентом угол окопа. Горит свеча, тлеют в печурке багровые угли, в углублении земляной стены стоят пустые кружки и зеленый термос с чаем, пол застелен брезентом, есть даже скамья — доска на двух кирпичах.

Достаю блокнот, знакомимся. Рядовой Сергей Базанов, в армии служит второй год. Сергей греет возле печки руки, на вопросы отвечает откровенно, но скороговоркой. Спрашиваю о службе в Союзе и здесь. Без колебаний: здесь намного труднее, но зато интереснее. Получается едва ли не самое короткое мое афганское интервью. Базанов торопливо надевает двухпалые рукавицы, смотрит в сторону выхода:

— Бугорок один странный приметил, раньше его вроде не было, надо понаблюдать…

Пока я жил в этом приаэродромном лагере, произошел один связанный с почтой эпизод. Эпизод, пожалуй, рядовой, довольно типичный для военной лагерной жизни. Из-за этой типичности мне и захотелось вглядеться в него пристальней, как бы со стороны.

Почтовика из Союза не было уже третий день. Солдаты и офицеры даже перестали смотреть на небо: кроме белой мути над головой и едва различимых горных седловин по сторонам, ничего в вышине не просматривалось. На первых порах, правда, вслушивались: выйдет из палатки человек и замрет, прищурив глава. Потом безнадежно махнет рукой и поспешит на очередное построение. Летит почтовик или сидит на аэродроме, пусть он даже сквозь землю провалился, служба-то продолжается!

Бытовые трудности первых дней пребывания в незнакомых доселе местах понемногу утряслись. На пустыре за аэродромом встали ровные ряды палаток, задымили печные железные трубы, захлопотали повара у походных кухонь, машины-водовозки доставляли по утрам очищенную, профильтрованную воду, и скоро на вкопанном у штабной палатки столбе появился долгожданный зеленый ящик с прорезью. Полевая почта сделала то, что порою не под силу самому толковому лектору и даже иному приказу, — подняла настроение. Разве случайно именно в тот день, когда водрузили почтовый ящик, на вечерней прогулке впервые прозвучала разученная одним из подразделений звонкая строевая песня: «То ли дело под шатрами в поле лагерем стоять!»

А вот теперь погода вдруг испортилась, и прославившийся пунктуальностью своих рейсов почтовый самолет третий день сидит где-то весьма далеко.