Василий Еловских - Вьюжной ночью

— Ну ей же богу!

— Да ты же в бога не веришь.

— Ну честное слово! Разве такое выдумаешь? Стою и думаю, что делать? Что за люди? Бросила дровишки — и за ворота. Позову, думаю, соседку на всякий случай, мало ли… И в эту пору как раз на санях еще какие-то люди подъехали. И шаманы те, или как их там, на улицу выскакивают. Увидали меня: «Спасибо, хозяка! — «Хозяйка»-то уж не получается. — Ехать нада, быстро нада, хозяка» И умчались.

— Шаманы! Куда они поехали?

— Да по тракту.

— Шаманы!! Где они сейчас?

— На тебе! А я откуда знаю? Ищи-свищи!.. Поп еще тут к нам приезжал.

— На кой мне попа! А нельзя у кого-нибудь спросить, где эти шаманы?

— Да откуда?.. Проехали — проехали… Может, уже верст за тыщу. А чего ты психуешь? Ну, вот еще Федотовна из Тарасовки была как-то. Я сама ее упросила. Животом я мучилась.

— Слушай, а может, все-таки кто-то знает?

— Никто ничего не знает. Я тебе говорю. Мало ли ездят?

— Ну я сам спрошу.

Она укоризненно покачала головой:

— Иди, если делать нечего.

Бывает же так. Ему стало легко и весело, будто не было бесконечной окаянной дороги с заносами и морозом. С первой минуты, как он услышал о шаманах, стало легко, стало весело.

Шаманы! Он готов был броситься за ними. Но за окнами — тьма; от ветра поскрипывают ставни, печная труба гудит и свистит: «Ууууииии!». От деревни до деревни двадцать — тридцать километров, только шаманам и ездить.

Лежа в постели, он слушал глуховатый теткин голос:

— Настоя из лесных трав дала она мне, Федотовна-то.

— Ну!

— Чего нукать-то? Полегчало.

— Это не от травы.

— А от чего?

— От внушения. Ты поверила, что старуха тебя излечит, и оттого почувствовала себя легче.

Женя еще с пятого класса решил стать врачом и прочитал много разных книжек по медицине.

— Ври! — усомнилась тетка. — Вот если зубы заломит, то тут тебе хоть как внушай. От дум-то еще больней делается.

— Что она с тебя взяла за лечение?

— Да ничего. Ну, чайком попоила. Банку грибков солененьких дала. Ну, что это! Отказывалась она, а я дала.

— Слушай, расскажи мне о ней поподробнее.

— А че же… все рассказала. Выпила тогда полстакана и… все. Она не ко мне, а к мужику одному приезжала. Через дом живет. И чего тебе далась эта Федотовна?

Ночью снились ему тайга, два мужика в малицах, они били в бубны и с гиканьем прыгали через костер; пурга затушила костер, завалила землю снегом, из-под елки вылезли мужики в малицах и заорали: «Мы не шаманы, мы — колдуны».

Маленький потрепанный, видавший виды автобус, забитый пассажирами, бойко бежит по Северному тракту, огибая сугробы, шарахаясь вместе с трактом то вправо, то влево от болот, рек и чащоб — извилисты, запутанны таежные дороги. Дыханием очищая стекло от льда, Женя жадно смотрит на сосны и ели, на поляны в глубоком снегу, на тракт, по которому несется снежная поземка, и ему становится отчего-то и весело и грустно. Всегда есть что-то волнующее в поездках по сибирским дорогам, тянутся и тянутся они по тайге, упрямые, сильные и жалкие, и кажется, нет им ни конца ни края. Женя смотрит на вековые деревья, и зябко становится ему от мысли, что, выйди он сейчас из автобуса, углубись в тайгу, и вскоре заблудишься: к северу нет, говорят, дорог и деревень, на сотни километров вокруг — тайга и тайга. И снег — с головой провалишься, и холод; медведи в берлогах, голодные волки, лишь редко где попадется полуразвалившаяся избушка, поставленная охотниками бог весть когда.

Он выехал чуть свет, надеясь догнать шаманов или хотя бы что-то узнать о них (вот будет новость! Он представил удивленно вытянутые лица ребят и… Маргариты). Тетя ругалась, не пускала.

До прихода автобуса он разговаривал с мужиком, у которого знахарила Федотовна. Тот ничего особого не сообщил: да, приезжала, подлечила маленько. Дальней сродственницей ему приходится Федотовна-то. Что болело? Голову кружило по утрам. Травки дала, с чаем пил, мед, черную смородину и печенку сырую есть велела. «Знает, какие продукты полезны, старая карга!» — со злой насмешкой подумал Женя. Потом к врачу мужик ходил, лекарства ел и пил. «Мед, печенка, смородина да еще хороший врач — недурно!» Не кружится голова теперь. «Еще бы!..» Что заплатил Федотовне? Да она ничего и не просила. А все же? Ну, щучку дал. Щук он до черта в Иртыше налавливает — не жаль, тем более что сродственнице. Больше ни к кому Федотовна не ходила. «Лечение сугубо по знакомству».

После разговора с мужиком Женя написал письмо двоюродной сестре, которая жила в одном доме с Маргаритой и была с ней в дружбе. Обо всем написал. И о пурге. И даже заголовок поставил: «В погоне за шаманом», как будто это статья в газету. Он решил отправлять по письму в день — одно сестре, другое — Сашке. Сашке можно и наскоро, информационно, друг есть друг — поймет, а сестре — политературней и даже можно немножко сентиментально, девчонки любят, когда немножко сентиментально. Что скажет Маргарита?

Автобус свернул с тракта на проселочную дорогу, уж совсем скверную; она была по-своему красива — тихие глухие дороги в густой тайге имеют свою прелесть, — но неудобна для проезда; ехали едва-едва, натыкаясь на сугробы и застревая, пошатываясь с автобусом то вправо, то влево, машина тряслась, вздрагивала, болезненно завывала, было холодно и сыро. Женя прилипал к глазку, проделанному в обледенелом стекле, и уже не видел поземки, только снег, кругом снег и толстенные стволы сосен; видимо, ветер бушевал наверху и, путаясь в макушках деревьев, поставленных плотно, как частокол, ударял порывами по земле.

При тряске думалось плохо, какими-то урывками и черт знает о чем; Женю поташнивало, он замерз и уже жалел, что поехал; правду говорила тетя: где их найдешь, шаманов, для них тайга — дом родной. Как он мечтал в городе об этой тайге… И как много говорили о ней в кружке краеведческом. Собственно, кружок не очень-то интересовал Женю, и он пошел в него так, от нечего делать, из-за Сашки больше, а еще больше из-за Маргариты… Он любил медицину. А вот Сашка, тот… тот всегда там, где люди, где толчея, говор и смех. Твердо ничего насчет дальнейшей учебы Сашка еще не надумал: собирался в политехнический, в летное училище, хотел стать моряком, шофером, и вот совсем недавно заявил: «Поеду в Заполярье. А кем буду — увижу». Не знает человек заботушки, на роже — вечная улыбка. А Женя сколь ни пытался перед зеркалом сделать лицо веселым, беззаботным, придать ему этакое лихое, молодецкое выражение — не получается; вид у него всегда угрюмый, печальный, будто он только-только с похорон возвратился. Но у них с Сашкой дружба — водой не разольешь.

Автобус качнулся, покатился куда-то влево и книзу и остановился, накренившись. Стало неприятно тихо. Шофер завел мотор и, дергая машину вперед и назад, попытался вытянуть ее из сугроба. Это дергание, завывание мотора, кривой пол автобуса раздражали и утомляли еще больше, чем тряска на дороге.