Андрей Колганов - Йот Эр. Том 2

В разрушенных домах и подвалах старой Варшавы в то лето, как грибы после дождя, расплодились «склепикажи». Это были мелкие хозяйчики, наживающиеся на чужом горе. Всюду они расчищали чудом уцелевшие комнаты и подвалы, превращая их в магазинчики, продуктовые лавочки, кафе и несметное количество ночных кабачков, где за солидную плату валютой или золотом можно было не только поесть и выпить…

На крутой, плохо освещенной лестнице, ведущей вниз, мы столкнулись с сильно подвыпившим человеком. Раскинув руки и перегородив все пространство, он, тупо ухмыляясь, смотрел, как я спускаюсь, и заплетающимся языком пел похабную песню. Рука привычно скользнула в карман за моим боевым другом. Но пьяница вдруг как-то странно замотал головой, замычал, опустил руки и вжался в стенку.

— Идите, не бойтесь, милая девочка. Он уже долго никого не обидит, — мягко пообещал надо мной добрый бас. Я удивленно оглянулась на доктора, спускавшегося за мной по лестнице.

— Мой папа был гипнотизером в цирке, — сказал он со странным выражением, то ли шутя, то ли серьезно.

Потом я не раз вспоминала этот вечер. Сколько ему было тогда лет? Тридцать пять? Сорок?

С точки зрения моих шестнадцати он казался мне почти стариком. Темные очки закрывали глаза. Красивый. Бесспорно талантливый хирург… Война только кончилась, и спросить, почему он даже во время операции не снял очки, а только попросил усилить свет, я не решалась. Главное, что он видит, думала я, а все остальное — ерунда. Сколько людей осталось без рук, без ног… И те, кто остался в живых, имели право не отвечать на такие вопросы.

Заведение, в которое мы попали, было похоже как брат-близнец на все ему подобные. Мы не раз, патрулируя ночной город, вытаскивали из них драчунов и громил. Небольшой, плохо освещенный зал. Стены «под шубу» с битыми кусочками зеркала. Вертящийся шар под потолком — тоже из мелких зеркальных осколков. Блики шара вспыхивают на стенах. Около десятка столиков на двоих. В глубине зала стойка, за ней стена, уставленная бутылками. Дым, худющий старик-скрипач, духота и запах кухни.

Столики все были заняты. Подоспевший к нам человек, совмещающий обязанности вышибалы и метрдотеля, подобострастно выслушал что-то сказанное ему доктором и исчез. Вместо него из почти невидимой двери в стене показался солидный седовласый официант в черном фраке с бабочкой. Поклонившись, он распахнул дверь, из которой только что появился, и боком-боком впереди нас повел по узкому, но ярко освещенному коридору, застеленному дорогой ковровой дорожкой. Это было что-то неожиданное. Моя слабость испарилась, и я сжалась, подобно пружине, как всегда в минуты опасности.

Свернув пару раз и спустившись по лестнице еще ниже, мы очутились в светлом, просторном холле. На затянутых светлым шелком стенах висели кашпо с искусственными цветами, с потолка сияла хрусталем люстра, по стенам стояли мягкие кресла, в которых мы с удовольствием расположились. Мой спутник был на редкость молчалив. Из дверей напротив лилась мягкая музыка. Через несколько минут нас пригласили в зал. Золотая лепнина потолка, расписанного сизо-розовыми амурами, переходила в дальнем конце зала, где находилась небольшая сцена, в замысловатые пальмы из папье-маше на которых висели грозди фруктов и восседали обезьяны. Назвать такое произведением искусства было трудно, но, видимо, хозяина и постоянных клиентов это удовлетворяло. Белоснежные скатерти, зеркала и вишневые бархатные занавески на несуществующих окнах завершали интерьер. Как и следовало приличному ресторану, правая сторона состояла из закрытых таким же бархатом «кабинетов», в один из которых нас привел очень важный метрдотель. В зале бесшумно скользили официанты, на маленькой сцене играл оркестр. После выстрелов, операции, потери крови это было почти раем.

Меню нам не предлагали. Видимо, доктор был своим человеком, и он только попросил, чтобы к ужину добавили чашку крепкого бульона и плитку шоколада. Часа в три ночи, когда публика расходилась, он заказал танго.

— Ну как, милая девочка, — спросил он, — мы уже можем танцевать?

Я легко поднялась. Его постоянное «милая девочка» не раздражало. Каждый раз оно звучало по-новому. Танцевал Джеймс изумительно.

Домой он отвез меня уже под утро, и только после звонка из госпиталя, когда меня поблагодарили за доктора, я вспомнила, что мы не обменялась адресами.

Спустя месяц мы встретились с ним на праздничном ужине в Посольстве. Джеймс поздоровался со мной, ни о чем не спросив и не удивившись моему присутствию.

Прошло два долгих послевоенных года. Поздней осенью сорок седьмого Варшава все еще была не вся расчищена и восстановлена. Постоянные убийства, голод, недостаток воды, топлива, отсутствие электричества… Город продолжал сражаться за мирную жизнь. Но в этом водовороте крови, напряжения и безмерной усталости было одно необыкновенное место, где я отдыхала: это было Посольство.

Переступив порог двухэтажного серого казарменного вида здания, окруженного забором с проволокой наверху и автоматическими железными воротами, я попадала в сказку. И, несмотря на то, что приходила я туда не в гости, не для собственного удовольствия и даже знала, что населяют этот дом не положительные герои Голсуорси, а профессиональные дипломаты, со всеми из этого истекающими последствиями, я все равно радовалась каждой встрече с этим домом.

Парадную лестницу, ведущую в зал на втором этаже, всю залитую ярким светом, эту беломраморную в бронзе, скульптуре и малиновом ковре красавицу, охранял массивный, респектабельный, похожий на доброго дрессированного медведя, одетого в ливрею, швейцар.

Огромный, нежно-кремовый зал с золотым паркетом, натертым натуральным воском и блестевшим так, что зеркала на стенах в золотой лепнине не могли соперничать с ним своей хрустальной прозрачностью. Паркет дивного рисунка, который во время танцев (а в зале легко умещалось до ста танцующих пар) разогревался под ногами и источал запах меда. В зеркальный пол смотрелся, отражаясь в нем, потолок, затянутый темно-синим шелком с яркими ткаными золотом звездами. Когда зажигались сотни ламп в настенных бронзово-кружевных бра и весь свет переливался и отражался в зеркалах и паркете, неосвещенный потолок улетал ввысь и казалось, что его нет, а над головой темно-синее небо в мерцающих звездах и оттуда, с этого неба льется музыка.

Дальше шла столовая. Она была скорее вымыслом волшебника. Белоснежная скатерть и спинки стульев, лиловые атласные сиденья которых перекликались с лиловыми бантами на скатерти, сиреневые занавески и ковры, и все это в ослепительном свете множества хрустальных бра и огромной люстры в начале обеда и в колеблющемся свете свечей в серебряных шандалах и подсвечниках во время десерта. Осенью столовая утопала в желтых и сиренево-лиловых хризантемах. Они были всюду: в вазах, корзинах, серебряных чашах! Их горьковатый аромат смешивался с полумраком и живым теплом свечей, навевая дивные грезы. А сервировка стола! Десятки серебряных вилок, ножей, ножичков, ложек и ложечек. Целый строй хрустальных бокалов и рюмок, которые сами по себе были произведениями искусства не менее ценными и старинными, чем натюрморты и вазы, украшавшие столовую.