Юрий Слепухин - Тьма в полдень

– Ну конечно.

– Возьмем теперь несчастья, вызванные заболеваниями, у того обнаружили рак, тот умер от разрыва сердца и тому подобное. Все это, я уверен, при коммунизме исчезнет, потому что общественное здравоохранение будет поставлено на небывалую высоту. А такие вещи, как производственные травмы, транспортные происшествия, – это же все происходит только от несовершенства сегодняшней техники, верно? Я не хочу сказать, что при коммунизме вообще никогда не произойдет ни одного несчастья, но я уверен: их будет так мало, что каждое будет восприниматься как трагическое событие мирового масштаба. Ну, скажем, где-то в Гималаях или на Кавказе провалился в трещину альпинист. Или где-нибудь в Лондоне во время тумана старушка оступилась с тротуара и сломала ногу. Это будет сенсация, черт возьми! И я уверен: альпиниста того сразу же найдут и вытащат, а ту старушку тут же каким-нибудь сверхскоростным самолетом доставят в лучшую клинику мира, и через неделю она уже будет плясать как миленькая. Я вот только думаю, что при коммунизме в Лондоне не будет уже никакого тумана. Долго, что ли, климат преобразовать?

– Это все логично, – сказал Володя. – Но бывают другие виды несчастья. Например, несчастная любовь.

– При коммунизме не может быть несчастной любви, – твердо заявил Кривошип.

– Вот те раз, – сказал Володя изумленно. – Выходит, при коммунизме всякий мужчина непременно встретит именно ту женщину, которая ему нужна, и та женщина непременно ответит на его любовь? Это просто какой-то вульгаризаторский бред, ты меня извини...

– Ладно, – посмеиваясь, сказал Кривошип, – обойдемся без извинений. Ты мне лучше расшифруй, что значит, «женщина, которая ему нужна».

– Ну как что? Общность взглядов, характер, наконец внешность...

– Внешность – дело десятое. Да и характер тоже. У меня есть приятель, которому в теории нравятся девушки черненькие, веселые, такие, знаешь, хохотушки. Ну вот как у нас на Полтавщине. А он взял да влюбился в блондинку, да еще тихонькую такую, целый день молчит. А тебе не приходилось слышать или видеть, как влюбляются в некрасивых? За что в них влюбляются, тоже за внешность?

– Ну разумеется, внешность играет второстепенную роль, это элементарно. Главное – встретить в девушке общность взглядов, доброе сердце, ну и вообще, душу, что ли...

– Правильно. Совершенно правильно! Вот мы и договорились, – весело сказал Кривошип. – При коммунизме люди будут прежде всего объединены общностью взглядов! При коммунизме все люди будут добрыми, Глушко, иначе не может быть коммунизма. Добрыми и честными! И душевными! Характеры у них, конечно, будут разные, и глаза и волосы тоже, но ты же сам сказал, что это не главное. Следовательно, практически любая встреченная тобою девушка будет отвечать твоим требованиям. Выбор-то какой будет, елки точеные!

Володя встал и подошел к окну. Сухой редкий снежок мел по улице, не задерживаясь на подмерзшей земле.

– Остается только дожить до коммунизма, – усмехнулся он. – Опять какой-то «бекантмахунг» расклеили, видал?

– Это насчет дополнительной регистрации неработающих, – погасшим голосом отозвался Кривошип. – Говорят, скоро будет новый набор в Германию. Ну то ж, я пошел, Глушко.

– Слушай, Алексей! Насчет денег у меня есть потрясающий план.

– Да? – Кривошип стоя застегивал ватник.

– Надо нажать на Николаеву, она достанет. Этот эмигрант, о котором я говорил, – знаешь, сколько он получает? Тысячу марок в месяц, это десять тысяч карбованцев. Наши инженеры на такой же работе получают у них шестьсот-семьсот. А он – десять тысяч!

– Так что?

– Я нажму на Николаеву, она нажмет на него. Пусть раскошеливается, белобандит.

– Не валяй дурака! Придумал тоже!

– А ты знаешь, Алексей, он ведь даст. Ручаюсь. Даст, и немцам ничего не скажет...

Потрясающий план – расколоть заезжего белобандита на несколько тысяч марок – доставил Володе массу хлопот. Прежде всего, пришлось долго уговаривать Кривошипа, который считал, что это авантюризм, и авантюризм преступный, поскольку речь идет об опасности провала всей группы. А что, если Болховитинов немецкий агент? Что-то уж очень он разглагольствует о своей любви к России. В ответ Володя стал горячо защищать чуть ли не всю эмиграцию, крича, что они там истосковались по родине – неудивительно, что их патриотизм принимает иной раз экзальтированные формы...

В общем, согласились на том, что Болховитинова следует прощупать. Разумеется, о существовании подполья не упоминать ни в коем случае; сказать просто, что деньги нужны для благотворительных целей – помогать одиноким старикам, больным, инвалидам и тому подобное. К этому даже немцы не придерутся, в случае чего.

– Считаю, что говорить с ним удобнее всего Николаевой, – сказал Кривошеий. – В конце концов, это она его раскопала. Я не уверен, что она согласится, но ты ей скажи. И проинструктируй ее хорошенько, чтобы не наплела там...

– Лучше бы тебе с ней поговорить, ты же руководитель.

– Не хочу я с ней говорить на эту тему, – решительно отказался он. – Твоя идея, ты и действуй. Я только предупреждаю, что Николаева может не согласиться.

И она действительно не согласилась. Кривошип как в воду глядел. Она проявила совершенно необычную строптивость, ничем к тому же, по мнению Володи, не оправданную. Хуже всего было то, что никаких разумных доводов она при этом не приводила: не хочу, не буду, и все. Володя пришел в ярость.

– Нам здесь не хватало только твоих идиотских капризов! – кричал он, выкатывая глаза. – Просто руки чешутся дать тебе хорошенько! Говоришь, убеждаешь – никакого толку, как горохом об стенку... Прав был Ницше, когда говорил: «Идешь к женщине – бери собой плетку»!

Николаева только помаргивала, но держалась. Возражать она ничего не возражала, лишь при ссылке на Ницше пожала плечами и обозвала Володю дураком и мальчишкой.

– Это ты ведешь себя как последняя дура! – крикнул. Володя. Мало того – ты просто изменница, ты все наше подполье подводишь! Ты что, не понимаешь, для чего нам нужны эти деньги?!

– Я понимаю, для чего нужны деньги, но почему именно я должна их добывать? Почему ты сам не поговоришь с Болховитиновым? И почему вообще вы решили, что он даст нам эти деньги?

– Даст, если ты хорошо попросишь!

– Попроси у него сам, ты ведь с ним тоже знаком.

– Да, но он за мной не ухаживает!

– Во-первых, он и за мной не ухаживает! – крикнула Таня. – А во-вторых, если бы ухаживал, то это было бы еще хуже!

– Вот ослица упрямая, – пробормотал Володя сквозь зубы и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Такие сцены – с некоторыми вариациями – повторялись в течение недели. Володя был совершенно вне себя: великолепный план грозил сорваться из-за упрямства глупой девчонки.