Юрий Авдеенко - Линия фронта

Адмирал Жуков сдержал слово. Иван Иноземцев служил теперь в разведроте. И сегодня был напарником Чугункова.

Вечер приближался. Если еще четверть часа назад Иноземцев мог разглядеть каждый камешек у ручья, то сейчас темнота скрадывала очертания, и получалось так, будто камни были вовсе не камни, а кругляши из глины. И теперь вода размочила их, и они расползлись, образуя темную бугристую массу.

— Скоро пойдем, — сказал Чугунков. — Ты только не отставай и не пыхти, как самовар, пыхтеть ты горазд…

Чугунков говорил смешливо. Может, боялся. И просто взбадривал себя шутками, словно водкой. А Иноземцеву было наплевать на смерть, и на немцев, и на их тылы. Он все думал о письме Нюры. И вертелась в памяти одна строка: «Папе велено уехать из города, и мама с ним подается, а я остаюсь на оборонительных работах».

— Слушай, — сказал он наконец Чугункову. — А как понять, если человеку вдруг велено уехать из города?

— Смотря из какого города и смотря какому человеку.

— Из Туапсе. А человек — это тесть мой.

— Может, он специалист видный. Или пост ответственный занимает.

— Туберкулезный он. В горах прячется.

— Тогда по медицинским причинам, — уверенно сказал Чугунков. — В наших горах влажность шибко высокая.

— По медицинским причинам… Похоже, что это правда, — согласился Иноземцев.

— Пошли! — приподнимаясь, сказал Чугунков решительно, однако тихо.

Иван встал и, сильно согнувшись в туловище, двинулся вперед за Чугунковым. Небо ушло за спину. А кустарники, казалось, прыгнули на плечи. Потом пришлось лежать у ручья за камнями. Кто-то швырнул в темноту ракету. И она озарила и горы, и ручей, и капли дождя. И было красиво, как на празднике. Но вскоре опять опустилась темнота. И они, перепрыгивая с камня на камень, одолели ручей. И дальше шли без остановки и без разговора, шли быстрым шагом, осматриваясь по сторонам.

Так миновал час. Чугунков остановился. Иноземцев, который все-таки немного отстал, замедлил шаг. Приблизившись, он увидел, что Чугунков вглядывается в компас. Светящиеся стрелки дрожали, точно лист на ветру.

— Все правильно, — сказал Чугунков. — Теперь мы далеко от линии фронта. Теперь можно и закурить.

Он, кажется, полез за кисетом, но в этот момент сноп света необыкновенной яркости ударил им в глаза. И рядом хрипло прокричали:

— Achtung! Das ist russisch! [9] Берегись! Это русский! (нем.) .

Чугунков метнулся в сторону, но лес и спереди, и сзади, и со всех сторон был не просто светлым, а более светлым, чем в погожий солнечный день.

Иноземцев не шевельнулся. Он не помнит, по какой счастливой причине указательный палец его правой руки оказался на спусковом крючке автомата, который он прятал от дождя под плащ-палаткой. Он не может объяснить, почему ствол автомата не был опущен вниз, а торчал поперек туловища. Иван нажал спусковой крючок. И наступила темнота… И кто-то завопил отчаянно и жутко, словно надеялся криком оборвать автоматную очередь.

Они напоролись на прожекторный пост немцев. Видимо, первые же выстрелы Иноземцева угодили в отражатель. И прожектор был выведен из строя. И не один прожектор. Может, гитлеровцы стояли кучкой. И пули Ивана скосили их всех. Только погони не было. А стрельба, беспорядочная, для самоуспокоения, началась минут через пять, когда Иноземцев и Чугунков были уже далеко.

Рассвет они встретили в старой штольне. Наткнулись на нее случайно. Шли по какой-то заброшенной, прорезанной дождями дороге. А небо стало сереть и даже белеть на востоке. Тогда Чугунков решил маленько забраться в гору, чтобы поглядеть окрест. И полез, с хрустом давя твердыми подошвами стебли кустарника, жмущегося к земле.

Иноземцев присел на камень, блаженно вытянул ноги. Они были такими тяжелыми, точно из сырого дерева. И когда Иван закрыл глаза, ему показалось, что ноги гудят. Гудят, словно натянутые провода. Он давно привык к запахам сырости, прелого листа и прокисших портянок. И его насторожило, если бы вот этот наступающий рассвет нес какие-то другие запахи. Но все было нормально. Все пахло так, как вчера, как неделю назад и месяц… И только запах волос Нюры до сих пор помнился Ивану. И от воспоминаний начинала кружиться голова, и томление наступало под сердцем. Благодарность к молодой женщине, жене, сумевшей пробудить в его душе такое сладкое, хорошее чувство, переполняла Ивана. И он знал, что его не убьют на войне и что он будет жить долго, а может, и вообще не умрет… А если и умрет, то все равно вновь родится в каком-нибудь другом мире. Потому что верил в законы, услышанные от умных людей: ничего и никогда не исчезает бесследно, а переходит из одного состояния в другое. Так неужели без всякого-всякого следа исчезает душа!

Он на эту тему говорил с Чугунковым часа два назад, когда они сбавили темп и пошли средним шагом. И говорить можно было не задыхаясь.

Выслушав, Чугунков засмеялся, по дурной привычке произнес нехорошее слово. Потом опять засмеялся. И, наконец, заключил:

— Счастье, что ты не философ, а только завбазой. От твоей философии весь мир бы со смеху подох… Ну хорошо… Допустим, душа бессмертна. Хотя это, конечно, мракобесие. Но почему ты думаешь, что непременно родишься в обличье другого человека? А вдруг ты крокодилом на белый свет появишься или гадом?..

Не нашелся что возразить тогда Иван. Засопел только. А вот сейчас его будто бы осенило…

Из-за поворота, прикрытого высоким дубом, на котором облетели еще не все листья, появилась фигура человека. Иноземцев скатился с камня, выбросил вперед руку с автоматом. Хорошо, что, присмотревшись, опознал Чугункова. Чертов сын! Лез на гору, а появляется со стороны дороги.

— Ты предупреждай, — недовольно сказал Иван.

— Топаем. — Чугунков словно не замечал хмурого взгляда товарища. — Берлогу я вместительную отыскал. Взвод запихнуть можно.

Они пошли к дубу. Свернули вправо. И метров пятнадцать поднимались вверх по белой, словно из кости, расщелине. Минуты через две они оказались на площадке, вокруг которой стеной мрачнел кустарник. Вход в штольню был наполовину засыпан землей, обвалившейся, видимо, очень давно. И на земле на этой тоже вырос кустарник, закрывая остаток входа почти полностью.

Опустившись на колени, Чугунков раздвинул ветки и вполз в штольню. Иноземцев огляделся по сторонам, убедился, что все спокойно, ничего подозрительного нет, и только тогда последовал за Чугунковым. Штольня была сухой и достаточно высокой. Во всяком случае, Иноземцев, который был пониже Чугункова, мог стоять во весь рост, не сгибаясь.

Чугунков сказал:

— Задача наша в данный момент такая: поесть и хорошо отдохнуть. Восстановить силы. Дальше не пойдем. Действовать будем в этом районе. И в основном вечером. Днем светло. Сразу влипнем. Ночью фриц бдителен. Вечер — наше время. Задача ясна? Отвечай. Или ты забыл, что я старший?