Иван Поздняков - Пока бьется сердце

На мое плечо снова ложится рука Кармелицкого.

— Наше светило трудится исправно, — мягко говорит политрук. — После ночи всегда наступает утро. Об этом забывать не надо. А то что розовые рассветы хороши — не спорю. Я сам их люблю, ой, как люблю!

Занимаем оборону на окраине деревни, раскинувшейся на берегу Волховца, недалеко от Новгорода. Местных жителей нет, они покинули насиженные места. По улицам бродят недоеные коровы, бездомные овцы и свиньи, куры. Многие коровы больны грудницей. Их врачует Петре Зленко. Он добыл в погребах несоленый жир, смазывает им вымя животных, выдавливает молоко с кровью. Великана-повара животные узнают, они собираются вокруг сарая, где расположена его кухня. Когда из сарая показывается огромная фигура Петра, коровы приветствуют его разноголосым ревом.

На эту сцену смешно и грустно смотреть.

Окопы и траншеи тянутся по огородам. Земля рыхлая, копать легко, и мы с удовольствием, без особых усилий, хорошо углубили оборону. Таскаем бревна для накатов блиндажей и дзотов. Мастерим землянки.

Впереди простирается огромная низменность, поросшая высокой травою. Узкой полоской серебрится Волховец, за ним возвышается Кирилловский монастырь, а дальше, на горизонте, в фиолетовой дымке виднеются контуры большого города. Это Новгород. По утрам или перед заходом солнца, когда воздух особенно чист и прозрачен, он хорошо виден. Он предстает взору таким же, каким был до пожара — большим, многоэтажным, и только в бинокль можно отчетливо рассмотреть страшные разрушения, причиненные обстрелом и бомбежкой. Стоят лишь остовы зданий с черными провалами окон, рухнувшими крышами.

Немцы часто обстреливают деревню. На улицах валяются туши коров, овец. Мясо убитых животных идет в солдатский котел.

В нашем рационе появились свежее молоко, яички, картофель, зеленый лук. Всем этим снабжает нас покинутая людьми деревня.

В эти дни мы хорошо выспались, помылись в бане, надели новое обмундирование — общевойсковые бриджи и гимнастерки. Получили и шинели. Обмундирование танкистов — кирзовые тужурки, гимнастерки стального цвета, кирзовые бриджи, шлемы — все пошло на склад. Теперь мы заправские пехотинцы. Прощай, мечта о танках!

Идем на поправку. Петро Зленко старается изо всех сил. Для батальона наш повар — неоценимая находка.

— Так можно воевать сто лет, — часто говорит Степан Беркут. Одет он в новенькое из английского шевиота обмундирование, полученное по блату от полкового интенданта за трофейный парабеллум.

— Подожди радоваться, — предостерегаем мы всегда оптимистически настроенного товарища. — Послушай, что творится на правом фланге…

Вот уже третьи сутки недалеко от нас, на правом фланге, гремит, не переставая, артиллерийская канонада. Немцы снова таранят нашу оборону, и, очевидно, нам придется участвовать в горячем деле.

Афанасьев официально числится теперь батальонным санитаром, но живет по-прежнему в нашей роте. В ту ночь с проливным дождем, когда застрелился техник-лейтенант Воробьев, Афанасьев вынес с поля боя более десяти тяжелораненых бойцов.

Максим Афанасьев получил письмо от матери Николая Медведева. Та справляется, почему сын ничего не пишет, тревожится, не случилось ли с ним беды. Мы не докучаем нашему санитару. Пусть сам решит, как ответить.

— Нет, ничего не отвечу, — решительно заявляет Максим.

— Я бы ответил, пропал, мол, без вести, — советует Степан Беркут. — Лучше сказать правду, чем трусливо отмалчиваться. Ведь не по твоей вине погиб Николай.

— Нет, не отвечу на письмо, — упрямо повторяет Афанасьев. — Тебе легко рассуждать, а каково мне?..

Разозленный Степан Беркут вспылил не на шутку:

— Послушай, Максим, мое слово. Николая Медведева все мы любили, и я любил его. Мы потеряли в боях не одного Медведева, много хороших парней не вернулось с поля боя. Они были нашими друзьями. Но мы не раскисли, ты раскис. Чего ты хочешь от нас? Чтобы и мы все вместе с тобой с утра и до вечера вздыхали, лили слезы? Этого ты хочешь? Надоел ты мне со своим горем!

Максим Афанасьев растерялся. Огромный кадык на тонкой шее заходил, как поршень — вверх и вниз, будто к горлу Максима подкатился тяжелый ком, который никак не проглотишь.

— Если мы последуем твоему примеру, — продолжает Беркут, — то в нашем блиндаже целый день поминальный вой будет стоять. А нам жить надо, воевать надо, бить врата надо.

— Ты уж извини, — произносит Максим. — Я не хотел обидеть тебя и никого не хотел обидеть. О Медведеве говорить больше не буду. Ответ на письмо обязательно напишу.

На горячего, вспыльчивого, но доброго и великодушного Степана эти слова, как ушат воды. По его лицу и глазам догадываемся, что Беркут проклинает теперь свою горячность, что ему стыдно перед Афанасьевым.

— И ты, Максим, извини за резкое слово, — просит Беркут.

В этот же день провожаем Блинова в штаб дивизии. Его вызвали, чтобы вручить орден. Василий до блеска начистил сапоги, подшил чистый подворотничок, побрился.

Василий, конечно, навестит Марту: медсанбат расположен рядом со штабом дивизии. Собираем подарки для девочки.

— Куда мне все это? — протестует Блинов.

Мы неумолимы.

— Бери, не модничай…

К блиндажу спешит Зленко. Запыхался. На ходу смахивает пот, что-то кричит. Под мышкой зажат огромный сверток.

— Почекай, Василь! Прийми и мой подарунок для Марты.

— Что у тебя?

— Коржики, сдобни, смачни коржики. На масле пик.

Зленко с тревогой косится на вещмешок Блинова, раздутый, увесистый, набитый снедью.

— Знайды, Василь, мисто для коржиков. Уважь.

Находится место и для свертка, который принес Петро Зленко.

Была уже глубокая ночь, когда Блинов возвратился в роту. В эту ночь мы вышли в боевое охранение, сюда сразу и пришел Василий. Наши окопы рядом.

— Поздравляю, Василий!

— Спасибо, дружище.

— Расскажи, как вручали.

— Вручал командующий армией, расцеловал, поздравил. К таким нежностям, признаться, не привык и поэтому совсем растерялся. Потом торжественный обед, поднесли по сто граммов водки, пожелали успехов. Вот, пожалуй, и все.

— Марту видел?

— А как же! Медсанбат рядом. Встретила, захлопала в ладоши, бросилась обнимать. Славная девчурка. По-русски уже говорит. За ней там присматривают неплохо. Общая любимица. Особенно старается старший врач. До самого вечера гулял с Мартой. Там у них красиво — озеро, острова на нем. Даже лодки есть…

По ходу сообщения к нам приближается грузная, высокая фигура. Это политрук Кармелицкий. Что за человек! Когда он только отдыхает?!

Политрук обнимает Василия за плечи, целует.

— Молодчина, Блинов! Первый орденоносец в полку. Это, брат, звучит весомо!