Иван Поздняков - Пока бьется сердце

— О новом командире роты. Не пойму его. Человек, видать, дотошный: заметил, что не брит, что на столе напакостили. И вдруг после этого луной любуется, словно девчонка. Думается мне, человек с характером. Есть у него своя задоринка…

— Послужим вместе и увидим, — отозвался Блинов, — а теперь спи, чертяка рыжий, не будоражь людей.

— Нет, хлопцы, не усну. Такой характер: как заползет что в мысли, до утра думать буду.

Меня откомандировали в дивизионную газету. Пришлось все-таки покидать передовую. Уходил из родной роты в прескверном настроении. На сердце было тяжело, будто совершил какое-то преступление, о котором не знают люди. В тот же день уезжал из дивизии на курсы младших лейтенантов, мой друг Василий Блинов. Он взял с меня слово навещать в медсанбате Марту и обо всем ему писать.

Несколько ночей подряд не мог спать. Все было непривычно: и тишина в деревне, где разместилась редакция, и огромная печь, на которой спали все сотрудники дивизионки с редактором во главе, и настоящая пуховая подушка. Она-то больше всего и смущала. Но средство от бессонницы я нашел.

Ночью, когда все забывались в сне, я спускался на пол, в потемках находил свою измызганную и одубевшую окопную шинелишку, тащил ее на печку, клал под голову и зарывался в нее лицом. В нос ударяли дорогие, привычные запахи земли, дыма и махорки. И сразу засыпал. Снились друзья по роте, наш блиндаж, даже одноглазый кот Пират.

В редакции мы находимся мало. Все время в полках. Возвратишься под вечер и до полуночи, а то и до третьих петухов — петухи в нашей деревне есть — пишешь о людях, боях. Потом короткий сан, завтрак, и опять на попутных подводах, но чаще пешком направляешься на передовые позиции, туда, где рвутся снаряды, где не дремлют немецкие снайперы, туда, где люди воюют, мечтают о будущем, умирают.

Во всем чувствуется приближение весны. В начале февраля бесились вьюги, неистовствовали метели. Когда они стихали, начинал падать снег. Он шел иногда целыми сутками. Дороги исчезли, намело огромные сугробы. Все были брошены на расчистку дорог.

В конце февраля наступило затишье. Морозы не те. Снег стал рыхлым. Как-то по-иному зашумели леса — весело и буйно. Пахнет смолой и кислой хвоей. В морозы мы не ощущали этих запахов. Значит, скоро весна. Всякая перемена на фронте радует человека.

Иду в родной полк, в свою роту.

Широкая тропа вьется между деревьями. Здесь знаком каждый поворот, каждая сосна. Где-то совсем близко раздаются винтовочные выстрелы, время от времени рвутся мины.

Лес кончается. Впереди — ровное поле. Вот и наши позиции, а дальше, в мутной пелене, различимы окопы врага.

Давно я не был в своей роте, в нашем блиндаже.

Товарищи встречают шумно.

— Здорово, дивизионное начальство!

— Он к санбатским девчонкам пристрастился и друзей позабыл.

— Да, может, ты проштрафился и опять в роту? Тогда милости просим…

— Шутки в сторону! — кричит Степан Беркут. — Угомонитесь. Дайте человеку передохнуть. Садись, Климов. Расскажи, что там на белом свете деется. Ты же газеты читаешь, по телефону разговариваешь и чай каждый день пьешь. Говори, бывал ли в гостях у Рузвельта, о чем вел речь с Черчиллем? Расскажи, как там в Нью-Йорке мамзели возле небоскребов прогуливаются под ручку с офицерами. Поведай нам, скоро ли эти сукины дети, наши союзники, по-настоящему станут воевать. Может быть, всю войну будут откупаться свиной тушенкой? В печенках эта тушенка сидит, один запах ее на рвоту тянет.

Тут же сообщает:

— У нас сегодня праздник: Максим Афанасьев орден пошел получать.

— А ты почему отстаешь? — спрашиваю Степана.

— Ты отстаешь, Климов! Смотри!..

Беркут отворачивает борт фуфайки. На гимнастерке Степана поблескивает медаль «За отвагу».

— Тогда поздравляю!

— Поздновато, дружище! Водочки нет, нечем угостить.

— Обойдемся и без хмельного.

— Тогда чайком побалуемся. Правда, заварка самодельная: жженые сухари, но, говорят, для живота штука полезная.

Усаживаемся вокруг стола. Обжигаясь, прихлебываем из алюминиевых кружек густой, темный напиток. Пьем вприкуску, экономя сахар.

Мирно льется беседа.

— Письма от Блинова получаешь? — спрашивает Степан Беркут.

— Прислал одно.

— Как он там?

— По роте скучает. Скоро здесь будет.

— Вот бы его на наш взвод. Парень боевой, головастый.

— Не здесь, так в другом месте командовать будет.

Степан Беркут подсаживается ко мне.

— Помнишь, как я тебя и Блинова разбудил ночью? Тогда я о новом командире роты догадки разные строил. И вышло по-моему. Оказался и впрямь с характером, с особой задоринкой. На третий же день он пошел охотиться на немецкого снайпера, который нам дышать не давал. Пошел Поляков с простой винтовкой. Оборудовал ночью на нейтральной полосе окоп, и утром началась у него дуэль с немцем. Немец хитер, но и старшего лейтенанта Полякова голыми руками не возьмешь. Весь день, до самого вечера, не давали друг другу головы поднять. Оба они были на нейтральной полосе. Переволновались мы тогда за Полякова, думали, что совсем окочурится: ведь он в одной шинелишке и маскхалате ушел на охоту. А морозище был отменный. И все-таки наш комроты одолел: наповал уложил немца. Фашисты взбесились. По месту, где залег Поляков, ударило несколько батарей. Но все обошлось хорошо. Целым и невредимым приполз к нам командир роты. Лицо почернело, осунулось, губы запеклись. Сам еле языком ворочает: замерз до полусмерти. Шинель-то на спине разнесена в клочья пулями немца. Отогрели мы в бане своего командира, и в этот же вечер он сказал нам: теперь, товарищи красноармейцы, давайте постигать снайперское искусство. Сейчас многие учатся. Есть уже и снайперские винтовки.

С улицы доносятся шаги. Шуршит плащ-палатка, которой завешен вход в блиндаж. Входят двое. Впереди боец с вещмешком за плечами, позади — командир роты.

— Принимайте пополнение, товарищи!

Окидываем взглядами новичка.

— Да это же Медведев! — ошалело кричит Беркут. — Николай, ты?

— Собственной персоной я.

— С того света?

— Прямешенько оттуда. В раю скучно, в аду колготно, — вот и решил обратно в свой полк податься.

Обнимаем и тормошим Медведева, ощупываем его, точно хотим убедиться, что это действительно он, а не привидение. Помогаем раздеться, усаживаем за стол.

— Рассказывай о своих мытарствах.

Медведев почти не изменился. Только немного похудел. Кончик носа заострился, под глазами синие тени, на щеках нездоровая желтизна.

Слушаем своего воскресшего товарища:

— Меня тогда в Новгороде крепко прихлопнуло. Только и помню, обожгло всего, перед глазами оранжевые круги пошли. Хочу глотнуть воздуха, но не могу. Что было после — выпало из памяти. Очнулся в медсанбате. Спрашивают, кто я, как фамилия, из какой дивизии. Медальон-то я тоже выкинул перед атакой. Отвечаю на вопросы. Тут я узнал, что попал совсем в другую дивизию. Она по соседству дралась в Новгороде. Наверное, их санитар и вытащил с поля боя; Потом эвакуировали в глубокий тыл, в госпиталь. В городе Иваново лечили. Месяца два не поднимался, пластом лежал. Все-таки поправился. Мы, Медведевы, люди живучие, цепкие.