Иван Поздняков - Пока бьется сердце

— Спасибо за такие слова, лейтенант! Никогда не забуду их. Еще раз спасибо! Постараюсь оправдать твою веру и надежды твои.

Поправил на гимнастерке ремень и добавил тише:

— О девочке не забывай. Навещай ее почаще. Я поговорю с твоим командиром полка, попрошу его, чтобы он время от времени отпускал тебя в медсанбат.

Комдив поцеловал Блинова в губы и, немного сутулясь, направился к ординарцу, который сдерживал горячего вороного жеребца — любимца командира дивизии. Генерал легко вскинул свое натренированное гибкое тело в седло и с места тронул галопом. За всадниками заклубилась легкая пыль.

Мы долго смотрели вслед ускакавшим.

В этот вечер в окопах и землянках, в штабных блиндажах говорили о комдиве, вспоминали первые сражения на прусской границе, где Черняховский показал себя храбрым и умелым командиром. Память сохранила бои в Новгороде: кромешный ад, горящий город, беспрерывные атаки врага, яростная бомбежка с воздуха, и вот среди огня мы видим спокойно идущего комдива. Его спокойствие передавалось нам, оно помогало стойко держаться в огненном пекле.

Уже после его отъезда мы читали в газетах и слушали по радио о боевых делах нашего бывшего комдива, радовались его громкой славе, с гордостью говорили новичкам, прибывающим в дивизию, что нами командовал прославленный генерал Иван Данилович Черняховский. А на территории Польши к нам дошла черная весть о гибели генерала армии Черняховского. Погиб он под Кенигсбергом.

Хорошо помню небольшой домик, в котором разместились полковые разведчики. Они сидели понурые, избегая глядеть друг на друга. Но вот рыжий крепыш Степан Беркут скрипнул зубами и громко разрыдался.

— Да как же так получилось, что погиб?! Конечно, не уберег себя. На рожон лез. Зачем же так?! Все-таки генерал, командующий фронтом…

Никто из нас не утешал тогда Беркута.

Позади остался Селигер. Красивы и живописны места вокруг этого огромного, как морской залив, озера. Леса и леса, без конца и края.

Дорога вьется то небольшими полянами, покрытыми буйной молодой зеленью, то ныряет в чащу леса, где сразу наступает сумрак и тело обдает сырой застоявшийся воздух. Пахнет гнилью, прошлогодними листьями, смолой.

Надо спешить, чтобы засветло попасть в полк, подробнее познакомиться с обстановкой, побеседовать с людьми, встретиться с друзьями, побывать в родной роте. Завтра наша дивизия идет в бой. Ее поддержат соседние части и соединения. Кончилась затишье на фронте. Здесь, на Валдайских высотах, наше командование теперь почти ежедневно навязывает неприятелю большие и малые сражения, цель которых сводится к одному — не дать врагу перебросить с нашего франта ни одного солдата, ни одного танка на юг, на Дон, где развернулось большое наступление армий Гитлера. Эти армии рвутся к Волге.

Изнурительны и жестоки бои в лесистой местности. Ни для танкистов, ни для артиллеристов здесь нет простора. Тяжесть сражений выносит на своих плечах наш брат-пехотинец. Идет через болота, штурмует высоты, занятые врагом, днями лежит в липкой трясине, где надоедливая и безжалостная мошкара вьется тучами, до язв разъедает лица и руки, не дает человеку ни минуты покоя.

Дорога взбегает на косогор. С вершины небольшой высоты открывается вид на небольшое озерцо. Оно ослепительно блестит на солнце. Вокруг — буйная заросль: ивняк и ольха, чуть подальше от берега возносятся к небу высокие корабельные сосны, стволы которых будто подпалены у основания. На берегу озера вьется синеватый дым костра, возле которого различаю двух людей.

Через несколько минут я уже нахожусь возле костра и жму руку Николаю Медведеву. Его попутчиком оказался Макс Винтер.

— Откуда, Николай, и куда? Почему Винтер с тобой?

Медведев хитровато подмигивает, деловито усаживается у костра, тычет в пламя нанизанные на ивовую ветку грибы.

— Сначала отведай нашего блюда, потом спрашивай, — отвечает он.

Добрые глаза Медведева смеются, окидывают меня ласковым взглядом. Рябое лицо вспотело. Николай, как всегда, суетлив, подвижен. Одной рукой подбрасывает в костер сухие прутья, другой водит по огню самодельным веретелом, вращает его, чтобы грибы равномерно пеклись на пламени. Вот он снимает, обжигая пальцы, испеченный гриб. Подбрасывая его на ладони, протягивает мне.

— Бери и благодари судьбу, что она дает тебе случай отведать эту прелесть.

От угощения не отказываюсь. Не раз еще в детстве, на родимой Смоленщине, в ночном, мы, подростки, собравшиеся у костра, лакомились вот таким же способом.

Николай Медведев протягивает испеченный гриб и Максу Винтеру.

— Кушай, Максим! Небось в своей Германии не пробовал такого.

Винтер смеется, кивает головой, берет гриб.

— Гут, гут. Очень карош!

— То-то, Максим, — покровительственно произносит Медведев. — Конечно, хорошо, конечно, гут.

В дивизии Винтера все зовут Максимом. Он прижился, стал своим человеком. На русских хлебах поправился, ожил. Человек он неробкого десятка и неутомимый, почти ежедневно выступает в передачах для немецких солдат. Его часто обстреливают вражеские батареи. Однажды совсем засыпало землей, откопали оглушенного и контуженного. Неделю пролежал в санбате, потом опять взялся за дело. Солдаты и командиры любят его.

До последнего дня Макс Винтер ходил в своей зеленой шинелишке и суконной пилотке. Теперь он в новеньком обмундировании советского солдата, в добротных яловых сапогах. Николай перехватывает мой взгляд и поясняет:

— Пришлось срочно переобмундировать из-за одной истории. Ты разве не слышал, как Максима вторично в плен брали?

— Признаться, нет.

— Еще дивизионным начальником называется, по телефону разговаривает, а новостей не знает…

— Брось шутить. Расскажи-ка тогда по порядку. Говори, что случилось.

— Третьего дня идет Максим лесной тропинкой, что на стыке с соседней дивизией, идет в штаб. Откуда ни возьмись, солдаты, наши соседи. Видят, живой фриц, ну, конечно, по всем правилам — автомат на изготовку и «хенде-хох!» Максим руки поднял, и повели наши славяне его в свой штаб. Там только выяснили, что это за немец. Дали конвоира и доставили в нашу дивизию. Вот вчера и переобмундировали его, чтобы подобных оказий не получалось.

Макс Винтер, начавший уже понимать русскую речь и с трудом объясняться по-русски, внимательно слушает Николая, улыбается и в такт словам рассказчика кивает головой.

— Небось страшно было, Максим? — спрашивает Николай.

— Найн, русь зольдат — карош зольдат.

— Мы ему нестрашны, — говорит Медведев. — Сейчас ему своих бояться надо.

— Теперь скажи, Николай, как ты очутился на этом озере, далеко от передовой, — спрашиваю Медведева.