Иван Поздняков - Пока бьется сердце

Солнце перевалило за полдень. Дорога по-прежнему хорошая, накатанная, подсохшая. Мы распахиваем шинели и полной грудью вдыхаем ядреный воздух.

Николай Медведев щурится на солнце, блаженно улыбается.

— Вот оно и лето, июль уже! — восклицает он. — Смотри, как хорошо кругом! Эх, и красота же! А чуть было ржавчиной не покрылся возле этих сапог… Хорошо, что вырвался на волю. Теперь, действительно, человеком себя почувствовал.

Где-то далеко впереди ухнуло орудие, потом второе, третье. Медведев на минуту остановился, прислушиваясь, затем снова зашагал по дороге.

Тихий, безветренный вечер накануне боя. Возле штаба батальона Бойченкова отдыхают роты, два дня тому назад отведенные с переднего края. Они привели себя в порядок, пополнились новыми людьми, стали боеспособнее. Люди расположилась в низкорослом кустарнике, рядом с блиндажом командира батальона. Каждый чем-нибудь занят. Один пишет письмо, подставив под замусоленную, мятую тетрадь дно котелка. Другой чистит автомат, третий зашивает на шинели прореху.

Возле черномазого, широкоплечего бойца собралась группа людей. Это молдаванин Григорий Розан. В нашу дивизию он попал недавно. Характер у него развеселый, язык хорошо подвешен.

— Ты давай, касатик, руку, — говорит он пожилому, с пышными рыжеватыми усами бойцу. — Давай не стыдись. Поворожу и всю правду скажу.

Солдат, пряча в усы улыбку, протягивает руку с узловатыми пальцами, почерневшими от грязи.

— Так, так, касатик, — серьезно продолжает Розан. — Теперь покажи ладонь, линию жизни видеть надо. Ты, касатик, в рубашке рожден! Тебе предстоит пуд радости, два пуда счастья великого, и молодка подвернуться должна. Дома твои живут не скучают, тебя вспоминают. Жена молодцом держится, но на других поглядывает. По ночам тоской объята, потому что мужика надо. Сказал бы и другое, да линии жизни под грязью покоятся. Руки, касатик, мыть надо.

Пожилой солдат уже не улыбается. Усы подрагивают, как у кота, лицо багровеет.

— Ты глупости не говори, — сердито произносит он и отдергивает руку.

Бойцы дружно смеются.

— Что, дядя Сидор, за живое задело?

Солдат-молдаванин по-прежнему сохраняет на лице серьезную мину. Смеются одни глаза. Блестят огромные синеватые белки, зубы особенно выделяются на смуглом до черноты лице.

— Ты, дядя, позолоти руку, позолоти, касатик, — обращается он к усачу.

— Вот позолочу лопатой по цыганской спине твоей, — уже беззлобно отзываются усы.

Поодаль, под большим кустом можжевельника, расположилась еще одна группа бойцов. В центре ее — гармонист, широкоскулый, с голубыми глазами парень. Он задумчиво перебирает лады, и гармонь мечтательно вздыхает, заполняет окрестность негромкими звуками. Ей вторят солдаты.

Русские песни сменяются украинскими, белорусскими, грузинскими. Перед смертным боем наш солдат любит петь.

Людно сейчас и возле Николая Медведева. Он в десятый раз повторяет историю о том, как обвел вокруг пальца интендантов и вырвался на передовую. Люди заразительно, от души хохочут. Пуще всех заливается смехом Степан Беркут.

— Ай да Николай, ай да стервец! Вот придумал штуку! — поминутно восклицает он.

Угасает закат. На небе появляются первые звезды. Сгущаются тени. Ветер совсем утих. Лишь изредка он робко подует, коснется верхушек сосен, прошумит там монотонной песней и снова улетает прочь, чтобы не тревожить покоя солдат, их думок в этот священный для них час. А дум у каждого много. Это думы о жизни и смерти, о родном отчем крае, об этой войне, которая занесла человека далеко от своей семьи, любимых детей, родных и близких…

Ночь перед боем — тревожная ночь.

Артиллеристы коротают время прямо возле орудий. По первому сигналу они откроют по врагу огонь. Связисты полностью готовы к тому, чтобы тянуть телефонные провода на новое место. Не спят и в санитарной роте и в санбате: завтра предстоит горячая работа.

Всходит луна. Ее голубоватый свет тускло озаряет поляну, на которой расположились бойцы.

Все ждут сигнала, чтобы неслышной мягкой поступью двинуться к исходному рубежу.

Кто знает, будет ли завтра вот так же сыпать шутками и прибаутками Григорий Розан, играть на баяне голубоглазый гармонист, дождется ли своего мужа женщина, которая живет сейчас где-нибудь на Урале или под Москвой? Никто не ведает, кому выпадет в предстоящем бою печальный жребий, кто завтра уже не будет высматривать старшину роты с почтой и обедом.

Ночь перед боем — тревожная ночь.

В просторном блиндаже за самодельным столом уселись майор Бойченков, командир полка — высокий и грузный подполковник, командир артиллерийского дивизиона — сухощавый, с моложавым лицом капитан. Тут же майор Кармелицкий и инструктор политотдела дивизии. Под бревенчатым потолком плавают густые облака табачного дыма. В блиндаже душно. Лампа-коптилка, сделанная из гильзы снаряда, чадит.

Командиры еще раз уточняют задачу первого дня наступления, перебрасываются лаконичными замечаниями, обсуждают действия батальона и полка в целом при неожиданных поворотах боя. В первой половине блиндажа дежурят у телефонного аппарата связисты. Тут же дремлет Макс Винтер. На завтрашний день он также получил задание — помогать переводчику допрашивать пленных.

Полночь. Возле блиндажа — топот человеческих ног. Еще минута, и в блиндаж протискиваются люди. Это разведчики. Впереди — Люба Шведова. Ловким движением руки она отбрасывает назад башлык маскировочного халата. Русые волосы выбиваются из-под пилотки. Разведчики подталкивают к столу пленного. Немецкий офицер жмурится от света.

Нелегко достался этот «язык». Два дня просидели разведчики, изучая местность, в топком болоте, на стыке вражеских дивизий. На этом гнилом, непроходимом участке немцы не возвели сплошной оборонительной линии, выставив здесь только патрулей. Тут и перешли линию фронта разведчики Любы Шведовой. Потом этой же ночью вышли с тыла к селу, занятому врагом. Макс Винтер до этого точно и подробно описал дом, в котором жил командир немецкого батальона, он же комендант села, рассказал о привычке майора Рихтера пить по ночам коньяк и ром целыми стаканами.

Вот эта привычка старого нелюдимого алкоголика и погубила Рихтера.

Разведчики без шума сняли часового у дома майора. Когда ворвались внутрь, то увидели: майор Рихтер сидел за столам без кителя, покачивался из стороны в сторону и тупо смотрел на батарею опорожненных бутылок. В первые минуты он даже не сообразил, что произошло, ибо был мертвецки пьян. Его быстро связали, забили в рот кляп.