Георгий Кулаков - Дневник комиссара

Там недовольны: еще бы, за короткий срок партизаны вывели из строя важный участок дороги, по которой шло снабжение дивизий, действующих на Московском направлении. Мало того, медведевцы информируют по радио Москву о скоплении фашистских эшелонов, и советская авиация разбивает их в щепы. Много убитых, еще больше раненых, а все уцелевшие находятся в таком состоянии, что трудно сказать, когда они снова вступят в строй. По всему ясно: Медведев — опасный противник, и надо сделать все, чтобы уничтожить его отряд. Берлин предписывает принять срочные меры. И меры стали принимать.

После ожесточенного боя 6 октября 1941 года одна из частей 2-й танковой армии противника заняла Карачев, что находился в сорока километрах к востоку от Брянска. В плену у фашистов оказались некоторые из партизан. Гестаповцы пытались найти с ними «общий язык» — им был нужен, очень нужен человек, который стал бы агентом и проник в отряд к Медведеву.

Но все поиски были тщетны: измученные, голодные, грязные, бесконечно уставшие советские люди были непреклонны — предателя среди них не нашлось… Начальник гестапо свирепствовал: он не мог понять психологии «загадочной русской души» — лучше умереть, чем продать свою Родину. Неотвязная мысль, что же он доложит Берлину, приводила его в бешенство, заставляла с утроенной энергией искать изменника. Поэтому так велика была его радость, когда ему доложили, что его хочет видеть один из военнопленных.

Через несколько минут перед гестаповцем стоял высокий худой субъект в красноармейской форме.

— Разрешите представиться — Николай Корзухин, — на хорошем немецком языке сказал красноармеец. — Могу ли я поговорить с вами? У меня есть важное сообщение.

— Садитесь, — гестаповец показал на массивное кресло перед столом. Корзухин поблагодарил, удобно устроился в кресле и, закурив предложенную сигарету, приступил к делу.

— Должен вам сказать, герр капитан, что я добровольно сдался в плен, так как я всячески приветствую приход доблестной немецкой армии в Россию. Не удивляйтесь, — быстро заверил он, увидев, что гестаповец недоверчиво поднял брови. — Это действительно так, и вы меня поймете, когда выслушаете мою историю. Предупреждаю вас: слушать придется долго — ведь все это началось еще тогда, в октябре 1917 года. Должен вам признаться, что моя настоящая фамилия не Корзухин, а Львов. Стать Корзухиным меня вынудили обстоятельства, о которых вы узнаете несколько позже. Почему именно Корзухин, да просто так, был у нас в России такой очень неплохой художник. Мне всегда нравились его картины…

— Попрошу покороче, — резко одернул его капитан.

— Извольте, — спохватился Львов-Корзухин. — Итак, я продолжаю. Мой отец Владимир Николаевич Львов был членом Государственной думы третьего и четвертого созывов, член Временного правительства, обер-прокурор синода, крупный самарский помещик.

Если я вам скажу, что нашей семье принадлежали три имения — 10 тысяч десятин в Бугуруслане, 3 тысячи десятин в Тамбовской губернии и 5 тысяч десятин в Подольской — и все эти имения были конфискованы после прихода Советской власти, то вы поймете, как мало у меня причин любить эту власть. Я ее ненавижу и сочту за счастье выполнять любую работу по установлению нового порядка в России!..

Корзухин говорил долго, и перед взором внимательно слушающего его гестаповца одна за другой проносились картины из жизни этого человека, ненавидящего свою Родину.

…Празднично было в тот день, 2 апреля 1901 года, в семье крупного помещика Владимира Николаевича Львова. Еще бы, у него родился долгожданный первенец, названный в честь деда Николаем. Многочисленные родственники, особенно те, кто победнее, хором прочили мальчику блестящую карьеру. И действительно, их предсказаниям, судя по всему, суждено было сбыться; вскоре Владимира Николаевича Львова избирают членом III Государственной думы, а потом оставляют его и на четвертый созыв. Конечно, перед сыном такого влиятельного человека гостеприимно раскрываются все двери. Николай поступает в Самаре в гимназию, но не слишком утруждает себя науками и в результате проваливается на экзаменах. Потом Бугурусланское реальное училище, его он тоже не может закончить, правда, по «уважительной причине» — ему мешает Февральская революция. Затем он уезжает в Петербург к отцу, но и здесь ему не приходится долго задерживаться.

Прозвучал залп Авроры! Он был первым сигналом, по которому из революционного Петрограда начали свое паническое бегство представители бывшего высшего общества. Как стая вспугнутых ворон, разлетелись они в разные стороны, и среди них, не отставая от других, оказался и обер-прокурор синода Львов. Крытая повозка быстро унесла его в Москву. Вместе с ним уехали его супруга и шестнадцатилетний сын Николай. Судьба безжалостно кидала молодого Львова, тем более что его уважаемый отец меньше всего интересовался семьей, занимаясь своими собственными делами. Сначала он активно сотрудничал с генералом Дутовым, потом после бегства последнего перешел к Колчаку и, наконец, один уехал за границу. Перед отъездом из Томска Львов-старший, пригласив сына на свидание в гостиницу, предложил устроить его на работу в штаб к генералу Розанову, но прапорщик Николай Львов гордо отказался, предпочитая остаться у Колчака.

— Вы — трус и изменник, — бросил Николай в лицо притихшему отцу в ответ на его предложение. — Слово дворянина должно быть незыблемым. Я не изменю присяге и никогда не стану дезертиром.

— Большевики уже близко, они в Омске, — растерянно оправдывался отец, — да к тому же России мы сейчас не нужны. Ты пойми, наконец, что это последняя возможность уехать. Я договорился с Красным Крестом, и мы уедем в Харбин. Я больше не могу и не хочу здесь оставаться…

— России не нужны такие хлюпики, как вы, а мне не нужен такой отец, — перебил его молодой Львов и, не прощаясь, ушел.

Во время этого рассказа капитан, удобно развалившись в кресле, внимательно слушал увлекшегося воспоминаниями собеседника. А когда Львов упомянул, что, по его мнению, существует лишь единственный достойный философ — Ницше — и что именно он является с детства идеалом Львова, на холодном лице гестаповца появилась благосклонная улыбка.

Львов продолжал свой обстоятельный рассказ.

…Дальше события разворачивались в бешеном темпе. Львов-младший неожиданно вышел из строя. Сыпняк подкосил его, и когда он более или менее пришел в себя, то оказалось, что Томск заняла Красная Армия. Как активный контрреволюционер, Львов был арестован и приговорен к тюрьме.

Через три года он вышел на волю и нелегально уехал в Москву. Сразу же с вокзала пошел петлять по кривым московским переулкам и вскоре остановился около небольшого, ничем не приметного дома. Внимательно огляделся по сторонам и постучал.