Петр Смычагин - Граница за Берлином

Эта уже немолодая женщина смутилась, лицо ее покрылось красными пятнами.

— Да, это было, — твердо, с расстановкой сказала она. Только никто этому не поверил, потому что наши мужья были на фронте и не видели людей с рогами. А здесь всю Германию забили пленными, и среди них никто не встречал таких. Пропаганда скоро внесла поправку в эту глупую ложь, заявив, что не вообще русские, а коммунисты — обязательно с рогами.

Гильда, Ганс и Отто весело захохотали, а Анна, отирая с лица пот, закончила:

— Но потом они совсем об этом замолчали.

— Вы, конечно, тоже коммунист? — спросила Гильда.

— Нет, пока еще только комсомолец, — ответил я, встав со скамейки, чтобы идти к мотоциклу.

— О-о, это все равно! Комсомолец — это маленький коммунист… У вас, наверно, тоже уж рожки прорезались под фуражкой… Бе-ее!

— Гильда! — крикнул на нее отец, но девушка, звонко захохотав, сбила с меня фуражку и с легкостью серны вскочила на крыльцо, протопала деревянными подошвами по веранде и, захлебываясь от смеха, выглядывала в растворенное окно на кухне.

— Глупая девчонка, — говорил Отто, а мы все от души смеялись.

Когда уже работал мотор и я собирался сесть на мотоцикл, подошел Ганс, потянулся к моему уху и тихо, чтобы никто нас не слышал, попросил:

— Вы мне когда-нибудь подарите звездочку… когда вам не надо будет?

— А тебе какую? — так же тихо спросил я. — Большую или маленькую, как на погоне?

— Большую лучше.

Порывшись в карманах и ничего там не найдя, я взялся было за козырек фуражки, но Ганс строго предупредил:

— Не надо! Отец увидит — ворчать будет.

— Вы не возражаете, если Ганс прокатится со мной до конца деревни? — спросил я у Отто Шнайдера, прощаясь с ним.

— Пожалуйста! Только он и на машинах достаточно катается… А вы обязательно приезжайте еще: такие беседы полезны.

Вернувшись на заставу, я увидел во дворе такую картину. Человек пять, задержанных на линии, толпилось у подъезда. Здесь стояли миловидная женщина лет тридцати пяти, с какими-то картонными коробками; мужчина лет сорока, очень высокий и тощий, без головного убора, с длинными рыжими волосами. Он презрительно поглядывал на происходящее вокруг и все время делал движения плечами, словно с них сползал плащ, а он хотел удержать его. Носок огромного рыжего полуботинка неудержимо подпрыгивал. В одной руке он держал маленький красивый чемоданчик, другая была засунута в карман плаща.

Два молодых парня, очень похожие друг на друга, в одинаковых желтых куртках и серых брюках, держались свободно и, казалось, временный плен их не угнетал.

Совершенно обособленно держался старик в весьма оригинальном костюме. Седую голову с волнистыми спускавшимися на плечи волосами украшала зеленая шляпа; на переносице покоилось пенсне; черный галстук на белой манишке, просторный серый пиджак, тяжелая трость — все это выглядело довольно представительно. И вдруг — коротенькие замшевые трусики и голые стариковские ноги, костлявые и сплошь покрытые волосами до самых ботинок. Пустой рюкзак на спине со множеством карманов и карманчиков делал его фигуру еще более сутулой и даже горбатой. Было видно, что старик очень взволнован: короткие усики по-боевому щетинились на его сухом лице, а козлиная бородка чуть заметно вздрагивала.

Мне пришлось без промедления заняться задержанными. Старшина Чумаков, выполнявший обязанности помощника начальника заставы, доложил, что среди задержанных подозрительным является только один: высокий немец, а остальные — мирные люди. Поэтому было решено начать знакомство с него.

— Что у него обнаружено? — спросил я у Чумакова. Он взял у задержанного чемоданчик и раскрыл. Внутри его были всего две вещи: артиллерийский оптический прицел, прикрепленный ремнем, и коробка величиною чуть побольше наушника, тоже прикрепленная ремнем к стенке чемодана. Документы не вызывали подозрений.

— Откуда и куда идете, господин Шмерке? — задал я вопрос, с которым приходилось обращаться чуть ли не к каждому задержанному. Он очень спокойно и обстоятельно начал объяснять, что живет недалеко от Нордхаузена, что был у родственников в Ганновере и теперь возвращается домой.

— А зачем вам понадобилась вот эта вещь? — указал я на прицел.

— О-о! Господин лейтенант считает, видимо, что я собираюсь стрелять из пушки, — рассмеялся немец. — Нет. Я хорошо знаю оптику: оптический мастер. До войны работал в Иене на заводе фирмы «Карл Цейсс». Хорошо знаю фотодело, радио и в свободное время конструирую всякие безделушки, совершенствую фотоаппарат.

— Так при чем же тут все-таки прицел?

— Ах да, прицел! У него, видите ли, поставлены очень качественные линзы. Вот они-то мне и нужны.

— В Западной Германии такие вещи продают в магазинах? — спросил я.

— Вы, оказывается, большой шутник, — снова рассмеялся Шмерке и тяжело положил на стол руку, покрытую густым рыжим волосом. — Я нашел эту вещь на берегу Эльбы, на месте бывших боев.

В самом деле, вглядевшись внимательно, можно было заметить в прорезях шурупов мелкие песчинки.

— А это что за прибор? — спросил я, пытаясь вскрыть вещь, похожую на радионаушник. Задержанный встрепенулся и предупредительно выбросил вперед руку.

— Что вы, что вы, господин лейтенант! Так можно испортить вещь! Это — прибор для определения чувствительности пленок. В теперешнее время не просто приобрести его.

Уложив на место прибор, я закрыл чемодан, велел Чумакову увести задержанного в отдельную камеру. А когда вернулся Чумаков, мы извлекли этот загадочный прибор, и старшина отправился с ним к местному радиомастеру с тем, чтобы выяснить, что это за прибор, ибо сильная встревоженность его хозяина настораживала.

Сержант Жизенский ввел двух молодых немцев, которые заявили, что бегут из Западной Германии от новых порядков, что в Гарделегене у них живет старшая сестра, там они надеются найти работу и жить пока у сестры. Кроме того, они прослышали о создании Союза свободной немецкой молодежи и хотели бы вступить в него. На все вопросы отвечал старший, которому было лет девятнадцать — двадцать.

А когда он закончил, младший брат вытащил из рукава большой кинжал с фашистским значком на рукоятке и положил на стол.

— Этот нож, — сказал он, — забросил под нары тот высокий мужчина, который был с нами, а нам пригрозил всем, чтобы мы не вздумали сказать об этом.

— Спасибо…

— Бедная женщина так перепугалась, что даже заплакала, когда он грозился.

Вещей у этих ребят почти не было. В их общей сумке, как доложил Жизенский, ничего не обнаружили, кроме скудного запаса продовольствия. О документах говорить не приходится, ибо у абсолютного большинства перебежчиков они были в порядке. Поэтому задерживать приходилось только тех, кто явно на чем-нибудь попадался. Всех подозрительных или уличенных мы передавали немецким полицейским властям, которые разбирались с ними, а остальных отпускали.