Петр Смычагин - Граница за Берлином

Чисто вымытый и аккуратно подстриженный, он сидел в новой коричневой курточке, из-за воротника которой выглядывала рубашка в полоску, и черных брюках. На ногах теперь были, правда, тоже не дорогие, но как раз по ноге новые брезентовые туфли.

Взглянув на меня, он снова опустил глаза и продолжал разглядывать картинки.

— Как поживаешь, Макс?

Он промолчал, словно не слышал моих слов. Я просмотрел свежую почту и ушел. Солдаты говорили, что Макс за весь день не обмолвился ни словом. Когда его подстригли и вымыли, он был как будто доволен, однако молчал. Он молча со всем соглашался, всем подчинялся. В последующие дни Макс также оставался замкнутым, обмениваясь лишь незначительными фразами.

Так прошло более недели. Спал Макс в солдатской спальне на койке Таранчика. Утром вставал и бежал вместе со всеми в сад умываться холодной водой по пояс. На маслозаводе нам не удалось узнать больше того, чем сказал о нем Редер.

Как-то под вечер солдаты во дворе увлеклись игрой в городки, а Макс сидел на скамейке у садового забора и смотрел на игру. Митя Колесник не раз приглашал Макса играть, но он отказывался. Когда же Соловьев дважды подряд промахнулся, не тронув ни одного городка в кругу, Макс схватил биту, или шаровку, как у нас ее называют, и так ударил по «пушке», что в кругу осталось только два городка.

— Правильно, Макс, — поддержал Земельный, — давай становись вместо него: больше пользы будет. — Сам он со свистом швырял биты и почти всегда удачно. Если бита Земельного хоть чуть задевала городок, то он далеко вылетал из круга. Журавлев неуклюже закидывал свою короткую руку назад и бросал биту движением, несколько похожим на метание диска, однако получалось у него довольно ловко, и городки всегда выкатывались из круга. Очень красиво играл Карпов. Стоя прямо и выбросив вперед левую ногу, он недалеко заносил биту и резко посылал ее вперед, без промаха сражал фигуру.

Макс не знал правил игры, но ему объяснили, и новый игрок включился в игру. Каждый удачный его удар солдаты встречали одобрительными возгласами, а Макс сдержанно улыбался. Игра разгорячила его, на лице выступил румянец и, когда Путан, выйдя на крыльцо, крикнул своим тяжелым басом: «На ужин!», Макс скорчил недовольную мину и поплелся за всеми в столовую.

Я еще оставался на улице, когда к заставе подкатил на мотоцикле Ганс Шнайдер.

— Долго что-то тебя не было…

— Не на чем было приехать. — ответил Ганс.

— А у нас товарищ для тебя есть…

Меня осенила счастливая мысль. Коротко рассказав Гансу о своих замыслах, я пошел в столовую и привел Макса. Увидев Ганса, он покосился на него и нехотя подал руку, коротко бросив: «Макс».

— Поедем со мной кататься, — сказал Ганс, — я тебя яблоками угощу… У нас виктория есть. Поехали?

Макс вопросительно посмотрел на меня.

— Если хочешь, — поезжай, — сказал я, — только ко сну возвращайся. А если понравится, завтра можно повторить эту прогулку…

Мальчики вскочили на мотоцикл. Ганс пустил его под уклон, завел на ходу, и они умчались.

Не тая правды, надо сказать, что как только они скрылись за поворотом, меня начали одолевать дурные мысли. То казалось, что они упадут и разобьются (Ганс любит щегольнуть своим лихачеством), то думалось, что попадут под машину. И вероятнее всего, Макс просто мог сбежать. А еще хуже, если при этом пострадает Ганс. Как тогда предстать перед его отцом? Умело действуя, Макс мог избавиться от Ганса и угнать на его мотоцикле. Ганс, правда, был покрепче, но Макс — опытнее.

Словом, в голову лезли десятки комбинаций. Я ходил по двору и жестоко раскаивался, что решился на такой поступок. Время тянулось невыносимо медленно. Прошел час, полтора, два часа. Ребят не было. Меня так и подмывало оседлать Орла и поехать к Шнайдерам, но этим можно было все испортить.

Солдаты после ужина разбрелись кто куда. Одни читали газеты в ленинской комнате, другие вышли с шахматами в сад, третьи, собравшись группой, беседовали.

Как только доносился звук мотоциклетного мотора со стороны деревни, я уходил в сад и с замиранием сердца ждал: сюда или не сюда? Солнце уже скрылось за могилой Таранчика. Я решил ждать еще двадцать минут, и если мальчики не вернутся — ехать на розыски.

Через двадцать минут мальчики не приехали. Я пошел в конюшню, но, отвязывая повод, снова услышал гул мотоцикла. Он быстро приближался и скоро умолк около арки. Привязав коня, я вышел из конюшни, как ни в чем не бывало.

— Ну, как прокатились, ребята?

— Хорошо, — ответил Ганс. — Вы нас извините, господин лейтенант, мы у нас долго пробыли…

— Ладно, все рассказы — потом, а сейчас пошли ужинать. Идемте!

— Нет, господин лейтенант, спасибо: папа велел скорее возвращаться.

— Тогда не смею задерживать. Возвращайся.

Ганс развернул мотоцикл и уже на ходу крикнул:

— До свидания! Завтра постараюсь приехать снова!

Мы с Максом пошли в столовую и разместились за тем же столиком, за которым обедали в первый раз. После стольких напрасных тревог и длительного ожидания, я старательно работал ложкой, а Макс ел вяло и неохотно.

— Почему вы меня ни о чем не спрашиваете? — вдруг спросил он, в упор глядя на меня своими черными глазами.

— О чем же тебя спрашивать, если ты не хочешь говорить? — сказал я, стараясь быть спокойным. — Мы бы и имени твоего не знали, если бы не старик Редер.

— Имени моего вы и сейчас не знаете, — продолжал мальчик. — Мое настоящее имя не Макс, а Эрих, но не в том дело… Я совершил преступление против вас.

Эрих говорил короткими фразами, словно ожидал возражения на каждое слово.

— Чепуха, — сказал я. — Если говорить о преступлении, то большее преступление ты совершил не перед нами, а перед Гансом, перед Германией, перед самим собой, потому что твое дело — учиться в школе, хорошенько узнать, где живет правда, а уж тогда начинать борьбу. Знать, за что ты борешься… Ведь эти сведения не ты собирал, тебе их дали только унести?

Этот вопрос совершенно обескуражил мальчика. Я уже не сожалел больше о том, что отпустил его на прогулку с Гансом. На своем детском языке мальчики быстрее сумели договориться.

— Так вам и это известно?

— Да. Мне бы только хотелось узнать, где ты научился разговаривать языком взрослого?

И Эрих Разен поведал мне именно то, о чем я догадывался. Его отец погиб на русском фронте, а мать и старшая сестра похоронены были под обломками дома, разрушенного американской бомбой, всего за несколько дней до окончания войны. Эрих остался один и бродил по Западной Германии до тех пор, пока не подобрал его один американский офицер.

Он кормил Эриха и готовил его к шпионской деятельности. Ему дали неплохой костюмчик, и Эрих носил его более полугода. Но когда послали на задание, то снова облачили в старые лохмотья, руководствуясь тем, что русские имеют пристрастие к оборванцам и оказывают им предпочтение перед прочими. До тех пор, пока Эрих сам не увидел русских, он представлял их по описанию своего шефа чуть ли не звероподобными и очень жестокими.